Гилберт Честертон против американизации мира

Наш постоянный автор французский ученый Николя Бонналь предлагает читателям вспомнить публицистику английского журналиста и писателя Гилберта Честертона. По мнению автора, статьи Честертон еще до Второй мировой войны после путешествия в Америку предсказывал ход развития современной цивилизации. Его эссе и философские изыскания стали пророческими.

"Однако сегодня у нас свобода личности —

это первая из свобод, которой мы лишаемся."

Гилберт Честертон

Гилберт Кит Честертон (29.05.1874 — 16.06.1936) -английский христианский мыслитель, журналист, писатель. Всего Честертон написал около 80 книг. В том числе несколько сотен стихотворений, 200 рассказов, 4000 эссе, ряд пьес, романы "Шар и Крест", "Человек, который был Четвергом", "Перелётный кабак" и другие. Широко известен благодаря циклам детективных новелл, где главными персонажами были священник Браун и Хорн Фишер. -Ред.

В 1920-м Честертон посещает Америку, там он выступает перед публикой с несколькими лекциями. Гениальный британец (а вдобавок ко всему — и католик) устрашен этой великой страной, которая шокировала и поражала многих европейских читателей. Вспомнить хотя бы о Кафке или Селине, которые описывали в своих произведениях эту занятную мегамашину.

Так вышло, что Америка — по крайне мере для Честертона — оказалась проблемой, потому что эта страна превратится в матрицу глобализации (все мы тут согласны, что воплощение такой матрицы уничтожает старейших, коренных американцев как народ). И когда автор и творец отца Брауна оказывается в контрольной зоне, то ему задают там довольно нескромные вопросы, например: не являетесь ли вы анархистом? Затем вопросник наивно спрашивает его, готов ли он "с применением силы свергнуть правительство Соединенных Штатов!" И как вы думаете, что ответил наш поэт? — "Я предпочел бы ответить на этот вопрос в конце моей поездки, а никак не в начале".

На этом вопросник не заканчивается. Далее он спрашивает путешественника, не является ли тот приверженцем полигамии! На этот раз Честертон несколько расстроен вопросом, — это все равно, если бы путешественника спрашивали, не является ли тот нацистом, антисемитом или, конечно же, коммунистом, исламистом или террористом (чем ещё, — плотоядным?). И он разражается этой ужасной фразой:

"При поверхностном рассмотрении это кажется делом необычным и чудаковатым. Но довольно легко будет предположить, что в этой Америке введен в действие целиком и полностью ненормальный дух дознания, инквизиции; такие действа со свободой неизвестны даже самым древним тираниям или аристократиям."

Теперь давайте представим эту пытливую Америку как землю современных инквизиторов (тут, конечно, я имею в виду Достоевского). И, словно он знал наперёд, что мы обречены на столкновение цивилизаций — между мусульманами и янки, Честертон вспоминает тут о своём визите в Иорданию и сравнивает добродушие арабской администрации с администрацией американской:

"Этим министрам бывшего деспотичного мусульманского мира не было ровно никакого дела до того, был ли я анархистом; ну, и совершенно естественно не упоминалось о том, расположен ли я к многоженству. Арабский правитель, возможно, сам имел несколько жен."

Конечно же, Честертон упомянул нравы арабского мира, чтобы сказать о запретах. Американский запрет было трудно проглотить нашему любителю пива (этого предмета он касался — как и темы исламизма — в своем романе ужасов "Перелетный кабак"). И превосходя классические обличения лицемерия и пуританства, запреты вдохновляют писателя на следующие остроумные замечания:

"Однако сегодня у нас свобода личности — это первая из свобод, которой мы лишаемся. Вопрос не стоит в том, прочерчена ли линия в правильном месте, но в том, что все начато не с того конца. Что такое эти права человека, если они не включают обычного права на то, чтобы привести в порядок собственное здоровье в соответствии с нормальной диетой и повседневной жизнью?"

Честертон знал, что он вошел в зону для некурящих. Американизация всего мира предполагала осуществление безотлагательной политики правил и предписаний, которые должны быть применены во всех областях человеческой жизни. Это связано с расцветом правления юристов и конгрессменов, с культом техники, с устаревшим, но не сдающимся пуританизмом, и, конечно, с желанием гомогенизировать всех мигрантов. По этому поводу Честертон заключает в присущей ему язвительной и напористой манере:

"Говорить, что человек имеет право выбора, но не право голоса на выбор своего ужина, — это всё равно, что утверждать, что он имеет право на шляпу, но не на свою собственную голову."

Иная, более поздняя угроза — это англо-американская дружба. Честертон догадывается, что такой англо-американский кондоминиум подразумевает всепланетный полицейский контроль и будущий мировой порядок. Весь конец этой странной и гениальной книги посвящен будущему мировому порядку, пророком и агентом которого был знаменитый писатель-фантаст Герберт Уэллс. Движущей силой такого всемирного государства будет, в основном, …. страх, искусственный страх перед машинами (вспоминается тут пистолетный контроль…).

"Он говорит нам, что наши национальные достоинства и отличия должны быть расплавлены в громадной форме Мирового Государства, или еще (я думаю, это практически полностью его собственные слова), что мы должны быть уничтожены нами же созданными инструментами и машинами."

"Сегодня не будет слишком громко звучать то, что мистер Уэллс нашел свою модель в Америке. Мировое Государство — это, должно быть, Соединенные Штаты Мира. Образец Мирового Государства можно найти в Новом Мире."Но следует сказать, что Америка предоставила Честертону достаточно причин, чтобы убояться ее матрицы, ее эффективности, а также — ее слепоты. Вот почему Америка является магнитом для еретического и модернистского Герберта Уэллса. Страна, созданная иллюминатами и масонами должна стать образцом и моделью для отливки всех остальных стран.

И хоть он и говорит по-английски и является представителем англо-саксонской расы, Честертон прежде всего остается христианином, демократом и гуманистом, который больше любит французских и русских крестьян, которые были затем разграблены большевиками, и он понимает, в чем кроется американская угроза — это американизация всей планеты, американизация, которую ничто не остановит. Американская угроза состоит в разрушении любой сопротивляющейся ей нации, а цель ее лежит в создании соединенных штатов мира.

"Идея создания новой нации, буквально — вне любой старой нации, идущей рядом с нею. Одним словом, то, что уникально в своем роде — это не Америка, это то, что названо американизацией. Мы не понимаем ничего до тех пор, пока не поймем эти поразительные амбиции американизировать Камчатку и волосатые племена айну."

Давайте попробуем быть более юмористичными, но менее оптимистичными. Новый американский порядок будет устроен по модели детской. Именно тут вмешивается крикливый американский феминизм:

"И так как в детском саду не может быть ни законов, ни свобод, то распространение феминизма означает, что не может больнее ни законов, ни свобод в государстве, пока то находится в детской. Женщина на самом деле видит в мужчинах не граждан, а, скорее, детей. Если она гуманист, она может любить все человечество, но она не уважает его. И еще меньше она уважает его голосование."

Наши европейские комиссии работают подобно такому детскому саду. А наш гений, конечно, уловил, в чем заключается американская паранойя и опасности современных псевдо-наук, взять хотя бы к примеру гендерные теории. Словно предвидя печально известный патриотический акт, Честертон пишет следующее:

"В наши дни человек, верно, должен быть совершенно слепым, чтобы не видеть опасность, исходящую от так называемых любителей науки или псевдо-науки, ставшему извинением обмана любой тирании и вмешательства в человеческую свободу. Всякий, кто не является анархистом, будет согласен иметь по полисмену на каждом уличном углу; однако опасность в настоящее время кроется в том, что можно найти полисмена и на полпути по дымоходной трубе, и даже у себя под кроватью."

Но это еще не всё. Почему же американская матрица так просто навязывает свою силу? Честертон уже отмечал, что американский политический порядок побуждает своих жителей — или своих пешек — быть повторяющимися, банальными и одинаковыми: "Я также думаю, что они слишком сильно склонны к этому культу безличностной личности." Благодаря фаст-фудам, торговым центрам, культу бизнеса и университетов, телевидения и вездесущности кино, эта модель за пятьдесят лет была приведена в действие повсюду, даже в упорных мусульманских странах, при этом делая из глобализации скорее позицию по промывке мозгов, а не выбор свободной воли. Именно сюда мы и пришли.

Но дружбы нет и той меж нами.

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами — себя.

"Евгений Онегин"

Перевод Татьяны Бонналь