Вернемся к нашим тараканам

Московский театр под руководством Олега Табакова, вновь демонстрируя свой рисковый характер, замахнулся на булгаковский "Бегъ". Объемная, многонаселенная и протяженная драма на первый взгляд могла бы претендовать на такую же масштабную постановку с частой переменой крымско-константинопольско-парижских интерьеров. Да и без малого три десятка персонажей тоже надо где-то разместить. Казалось бы, крошечная сцена подвальчика на улице Чаплыгина к этому совершенно не располагает. Но, как выяснилось, и камерный вариант вполне возможен, уместен и, более того, психологически оправдан. Смысловые акценты российского исхода почти вековой давности, трагический русский "бег" сместились с географических координат на координаты душевные, личностные.

Для молодого режиссера Елены Невежиной проблема решения сценического пространства особой трудности не представляет. Моноспектакль "Контрабас" она легко разместила на больших подмостках Сатирикона, а "Преступление и наказание" легко вписалось в тесные рамки Новой сцены чеховского МХАТа. Естественно, с помощью художников-постановщиков. В "Беге" соавторами Невежиной стали Владимир Мартиросов и Анастасия Глебова. Затемненное пространство с серыми стенами, словно растворяющимися в этом полумраке, неопределенно и в то же время способно представить все, что угодно. Достаточно лишь какой-нибудь детали, которая может заставить фантазию зрителя включиться в воображаемый круг. Икона, зажженные свечи — вот монастырь, где скрываются Серафима — Елена Панова и Голубков — Виталий Егоров. Стол с телеграфным аппаратом — ставка генерала Хлудова — Андрея Смолякова. Комнатный фонтанчик без труда перенесет нас в парижскую гостиную Корзухина — Дмитрия Бродецкого, а задрапированный кольцевой балаган — в "тараканье царство" Артура Артуровича — Алексея Гришина. Дымок отплывающего парохода, стук вагонных колес, легкая, чуть слышная мелодия вальса (музыкальное оформление Алеси Маньковской) — все это добавляет столь необходимой здесь "атмосферы".

Для нынешних молодых зрителей, а именно они составляют основную часть аудитории Табакерки, история Гражданской войны, белого движения и первой, спонтанной эмигрантской волны, вероятно, столь же далека, как и эпоха Александра Македонского, о котором упомянуто в пьесе Булгакова. Быть может, поэтому Елена Невежина не стала мудрить, изобретая для публики какие-либо ультрасовременные модные версии. Если ее трактовка романа Достоевского удивила своей свежестью и нехрестоматийностью, то постановка булгаковских "восьми снов" не менее поразила своей традиционностью, неспешной подробностью и основательностью. Более того, если уж современный зритель и знаком с "Бегом", то не по пьесе и не по спектаклям, а по уже ставшему советской классикой одноименному фильму Алова и Наумова. И Невежина отнюдь не желает перечеркивать эти ассоциации. Отдельные фрагменты спектакля идут словно бы в параллель эпизодам фильма, визуально схожи и некоторые актерские типажи, и одеяния персонажей (художник по костюмам Светлана Калинина). А почему, собственно, этого не может быть? Почему бы не спаять в единую цепь звенья культурных событий, объединенных общей темой?

К тому же актеры Табакерки, делая, по велению режиссера, легкие реверансы по отношению к своим знаменитым предшественникам, отнюдь не грешат копированием. Да это было бы и глупо — слишком разные индивидуальности, темпераменты, манеры. Восемь булгаковских "снов" в спектакле Елены Невежиной играются наяву — отсюда большие требования к психологической достоверности и житейскому правдоподобию. Здесь не грезят, не бредят и не вспоминают — но пытаются пережить все сейчас и всерьез. Актеры не отстраняются деликатно от своих персонажей, но играют" от первого лица". Тем более что режиссер на сей раз сделала ставку на актерский спектакль, где исполнители не прикрыты никакими постановочными изысками. Разве что крошечный эпизод тараканьих бегов, допрос Голубкова да карточная игра на вилле у Корзухина решены подчеркнуто зрелищно.

Впрочем, у актеров Табакерки, особенно у тех, кого здесь принято называть "старшим поколением", мастерства хватает с избытком. И даже в таком "вольном" спектакле они показали себя настоящими профессионалами, достойными самых лучших сцен. Андрей Смоляков — Хлудов, с его сдержанностью "сжатой пружины", способен вызвать искреннее восхищение. Особенно на контрастном фоне с броско-эмоциональным генералом Чарнотой — Александром Моховым. Их своеобразный дуэт, не всегда прямой, словно бы гармонизирует общую мелодию спектакля, сближая ее крайние "ноты". Нот же этих здесь куда больше, чем в привычной гамме, и ни одна из них, к счастью, не звучит фальшиво. Просто некоторые (Люська — Луиза Хуснутдинова, Корзухин — Дмитрий Бродецкий, Голубков — Виталий Егоров, главнокомандующий — Михаил Хомяков) более звучные, другие пока чуть приглушены. "Сыграться" же как следует никогда не поздно. Возможно, это всего лишь вопрос времени.

Ирина Леонидова, "Культура"