Размышления публициста
Не раз в своем босоногом далеке я робко срисовывал с картинки Пушкина-лицеиста и ничего у меня не получалось. То кулачок под щекой налезал на ухо, то губы не такие... Однажды, исхитрился скопировать по клеточкам и обрадовался. Брови, высокий лоб, овал лица сразу стали на место.
Только глаза чтобы точь в точь так никогда и не дались.
Из цветных репродукций кроме известного портрета работы О.А.Кипренского дома у нас ничего не было. Чтобы проникнуть в неподдающиеся глаза, я разглядывал их в увеличительное стекло и тут меня осенило: все дело в красках. Опять были спасительные клеточки и... полный провал! Подсохнув, моя акварель так исказила цвета, что на бумаге оказалось некое обросшее озеро с бакенбардами.
Тот листок ватмана я не раз вспоминал потом и в Третьяковской галерее, и в Русском, и в других музеях. Мне казалось, что линии и цветные мазки даже только черные и белые как раз и нужны художнику, чтобы глаза ожили. Но тут же вставал и другой вопрос: а как быть скульптору, если у него в распоряжении лишь один цвет? Белого, к примеру, мрамора или черного гранита. Глаза тут не вспыхнут гневом, не затеплятся радостью... Потому-то они мертвенно-гладкие, иной раз с выщербинкой на месте зрачка.
Копируя юного поэта, я ни сном - ни духом не ведал, что доведется мне мимо его памятника на Пушкинской площади в Москве долгими годами ходить на работу и с работы. Памятник тогда стоял на другой стороне, где еще не снесли знаменитую шашлычную Эльбрус, с мраморными стенами.
По правую руку от Пушкина над высоким фронтоном дома (внизу магазин Армения) парила в небе бетонная балеринка в игривой пачке. Москвичи называли скульптуру Ниной. Когда затеял и перенос, острословы ерничали: Александр Сергеевич сам попросил сменить точку. Надоело, говорит, стоять с опущенной головой. Шея затекла, а поднять голову нельзя. Еще подумают, что Нинке под юбку заглядываю. Были шуточки и позабористей: Отвернулся Пушкин от такой державы. Теперь Россия будет у него за спиной надписью на кинотеатре.
Железная арматура в бетонной Нине проржавела и, чтоб не зашибла кого, балерину разобрали. Осталась лишь овальная белая выпуклость, на которой она стояла. Памятник Пушкина перекатили в одну ночь, и нынешним поколениям думается, что здесь он стоял всегда.
Но не этот другой эпизод запомнился мне на всю жизнь. Как-то летом уже не знаю в каком году у памятника реставраторы принялись ладить леса. День, другой... После работы завернул сюда с расспросами, все записал и, закрывая блокнот, огорошил просьбой: Прошу, мужики, поднимите меня краном, хочу Пушкину в глаза посмотреть. Ну, хоть на минуту.
Те недовольно побурчали, но после тяжелой паузы все-таки услышал: Валяй, племя молодое, незнакомое. Только крепче держись за поручень. Для страховки обвязали широченным брезентовым поясом, закрепили цепью. И в мановению ока люлька вскинулась выше памятника. Потом мягко опустилась и я лицом к лицу в Пушкиным. Но каким?!
Нет, я не про крупную голову. Про то, что чародейски А.М.Опекушин заставил навсегда застыть в лице поэта. Глаза Пушкина смотрели печально-снисходительно, мудрая грусть пряталась в чуть опущенных уголках чувственных губ, лоб в тревожном напряжении... Боже, такого Пушкина с земли не увидишь. Тут от ближе, как-то роднее... Невольно рукой я коснулся его щеки. Она была еще теплая, хотя день уже догорал. Захотелось шепнуть: Здравствуй, Пушкин. Но слова не стащились с языка.
Смотрю и не верю, что умиротворенная эта мудрость и неизбывная грусть сплавились всего за 37 лет быстротечной жизни. Нет, его глазами смотрели века.
Возможно, я не дерзнул бы попроситься в реставраторскую люльку, если бы годом раньше, 6 июня в такой же теплый день долгий проливной дождь не разогнал из Михайловского нашествие экскурсантов, и давний псковский приятель не повез меня одного смотреть пушкинские места. При таком безлюдье порой казалось, что вот сейчас на тропинке с чугунной своей тростью покажется сам Александр Сергеевич, поднимется к нам в Ерошкину сторожку. Примет стаканчик от простуды, поведет к петляющей внизу речке...
На обратном пути в Торжке не применул отведать пожарских котлет. Побывал на могиле так и оставшейся навсегда юной Анны Керн. Увы, только тут узнал, что не чудным мгновеньем оказалась ее жизнь. Обедневшая, в глубокой старости она доживала век в жалких Меблировках на Тверской. А.П.Керн видела как на телегах в соломе везли части памятника Пушкину...
Эй! Племя молодое, незнакомое, заснул там что ли? Донеслось снизу и я поплыл к земле, жалея, что не удалось дольше побыть с Пушкиным.
Анатолий ИВАЩЕНКО.