09.05.2010 00:10

Росла на войне земляника...

В России надо жить долго… Иногда, глядя на наших стариков, думаешь: зачем? Нет, не в жалкой пенсии дело и не в немощи — старики умеют обходиться малым, терпеть и надеяться, как не снилось молодым. Но сама старость — волна сплошного воспоминания. Не слишком ли это мучительно? Александр Вертинский пел: "Надо жить — не надо вспоминать". А как — "не надо", когда-то, что осталось, ничтожно мало по сравнению с тем, что прошло? И это прошлое подтапливает остаток дней, словно паводок, окружает утлый домик непрожитого. Того гляди — захлестнет.

Фото: Фото: AP

Михаилу Яковлевичу Скрябину 93 года. Так долго в России живут редко. "Комплекс дефектов!" — шутит он. Тают слух и зрение, трудно встать со стула. Сердце караулит стимулятор. Скрябин обитает один на даче в подмосковном поселке Звягино. В Москву ездит часто по разным делам. И по медицинским, конечно, тоже. Идет по улице — с палкой, но бодро. Орденских планок на пиджаке — рядов десять. Понятно, что фронтовик и что годков много: тем, кто встречает 65-летие Победы, по определению не может быть мало. И все же 93, если учесть, что на войне год идет за три, это, что ни говори, ему не дашь.

Скрябин до войны работал фотографом на "Мосфильме" и учился на кинооператора во ВГИКе. И потом 43 года подряд фотографировал красавиц в Московском доме моделей. Он, как никто, знает, что войну нельзя показать. Что снято великими фотокорами и документалистами, то снято. Ни убавить, ни прибавить. Можно изобразить "Утомленные солнцем-2". И 3, и 5. Но это будет не более чем личная вариация. А когда множество документальных "кадров" осталось в памяти, их можно только пересказать — тем, кто не потерял способности "видеть" услышанное, воображать.

Вот Михаил Яковлевич и пересказывает. Война у каждого своя — даже у тех, кто в глаза ее не видел. А тех, кто видел, больше, чем страдание, объединяет удача, везение. Некоторые удивляются: что это ветераны все про то, как уцелели, повторяют? Да потому что — чудо, вот и повторяют. Последней своей точки пока что никто не зафиксировал словесно — одни фантазии "вернувшихся" про коридоры и тоннели. В 93 года, наверное, и понимаешь по-настоящему, что выжить и жить, пройдя через ад, — тоже подвиг. Выжить, конечно, можно по-разному. Но само это желание так же естественно, как желание напиться холодной воды в жару.

Фото: AP

Мосфильмовцев приписали к войскам НКВД. Война пока далеко, за границей. Повестка пришла. Конец дня. Очередь в военкомате огромная. И решил Михаил в последний раз сходить в "Молочную" на Арбате, рядом. Сливки взбитые любил с холодным молоком. Наелся от души. Вернулся — осталось человечка два. Перед работником военкомата кипа дел. Оказалось — лишних набрали. Он повестки оставшихся и отложил в кипу. Любовь к взбитым сливкам спасла Скрябина в первый раз.

Ребят из той очереди он встретил потом на Дальнем Востоке. Лет по семь оттрубили…

Даже если ты профессиональный военный, это не значит, что ты постоянно одержим желанием воевать. Стрелять, убивать. Это аномально. Нормально — хотеть вырваться оттуда, где стреляют и убивают, вернуться к семье, к работе. И Скрябин этого хотел.

Один блогер недавно написал: "Я тут подумал вот что: когда люди воюют, природа остается той же. Трава растет, птички поют, даже деревья в мае все в цветах. Как вот можно воевать, когда деревья все в цветах?"

23 июня Михаил уже ехал в теплушке на запад. Сидел в ДОТе — долговременной огневой точке — под Полоцком, наблюдая за дорогой. А когда Полоцк сдали, началось отступление. И первый свой бой Скрябин помнит летним пейзажем с этой самой еще не изуродованной войной природой. Лежит он за деревом, трава высокая, ничего не видно. Смотрит — перед самым носом земляничка. Осторожно руку поднял и сорвал ее. И первый парадокс войны оттуда же вынес. Бежит молодой из кадровиков, руку раненую зажимает. Часы, говорит, разбил, командирский подарок. Руки, значит, не жалко, а часов жалко.

Надо было пулеметные диски и коробки с лентами к огневой точке подтащить. Скрябин знал, что ранение в полость живота смертельное. Поднимается в гору — а коробки к животу прижимает: иначе не донесешь. В кювете два наших солдата с ручным пулеметом. Набивают диски патронами, на стрельбу внимания не обращают. Война — это работа перед лицом смерти. А еще это — сон, чреватый смертью. Кто-то должен всегда бодрствовать. А человек хочет спать — и солдат хочет.

Скрябин и в плен попал из-за этого. Пытались вырваться из окружения, шли день и ночь. Под Великими Луками упали в какую-то яму и провалились в другую яму — сонную. Командир раненый пить захотел. Часовому приказал: найди лужу поглубже, нацеди мне водички. Тот ушел, а командир задремал. А часовой на немецкий окоп напоролся. Немцы оцепили, показывают Михаилу и другому бойцу: пошли. К сараю подвели, лопаты выдали. Спросонья ничего понять нельзя. Голову Скрябин повернул — идут под конвоем наши военнопленные большой колонной. И скрябинскую роту в эту колонну загнали. Потом уже, по дороге, догадались, что хотели их расстрелять, но сначала надо было могилу выкопать. Немецкий педантизм на сей раз помог.

Фото: AP

В плену все было "как полагается" — голод, сыпняк, отчаяние и надежда. Из плена по-любому выход один — побег. И Скрябин бежал из лагеря на окраине Полоцка с еще семнадцатью узниками. Сам побег организовал вместе с хирургом Молодцовым — через коллектор, выводивший из котельной за пределы лагеря. Месяц стену долбили, вечером маскировали землей и подпирали, чтобы не осыпалась. Партизанская связная Ольга вывела их к своим.

Год пробыл Михаил Яковлевич в партизанах. Командовал отделением, семь вражеских эшелонов пустил под откос. "Накуролесили будь здоров", — так нормальный герой презентует свой героизм. Спас тяжелораненого командира группы. Это будни. А по праздникам в концертной бригаде выступал. Был там коверный — клоун из киргизского цирка. Скрябин работал с ним в паре. Звали их Серж и Анри. И только когда партизанские соединения расформировывали, из выданной в контрразведке справки Михаил Яковлевич узнал, что воевал в легендарной партизанской бригаде "Неуловимые".

Всех партизан назначали в разведку. В марте 45-го батальон Скрябина стоял перед Кенигсбергом. Фронт второстепенный, оставленный без внимания. А обстрелы такие, что раненых эвакуировать невозможно. Там погиб друг, Сережка Зыков со Студии киноактера. Поехал Скрябин в штаб дивизии ордена получать. Все было тихо-спокойно. Вдруг прорвался какой-то штурмовик — и давай поливать. И Михаила задело — осколок в бедро. Уже не до орденов — на машину и в медсанбат. Недели через две возвратился, а Сережку убили. Он только что прибыл на фронт с пополнением, пороха не нюхал. Скрябин успел получить письмо от его жены: "Миша, береги Сережу. Ты опытный". Не сберег…

Читайте также: В Хабаровск возвращается "Поезд Победы"

Кто-то, может, все еще думает, что война — сплошной "экшн". А это — почта, которая связывает две крайние точки — жизнь и смерть. Всего-навсего. Скрябин письмо от сестры получил, когда отступали и не ведали, куда выйдут и выйдут ли. Война — это мгновенные дружбы по признаку: ты моим напиши, а я — твоим, если что. Михаил не знал, что Сережка успел жене весточку передать: мол, я не на передовой, не волнуйся. Сжав зубы, написал ей после потери друга: геройски погиб в бою. Выходит, приврал? Но на войне нет лжи — есть оправдание. Смерть можно оправдать только подвигом. Это жизнь приукрашивать — удел трусов.

Есть ложь о войне — но то другая, более поздняя уловка, если, конечно, речь не о конспирации и гостайне. Военные мемуары в большинстве бесхитростны. В отличие от многомиллионных кинолент. Почти детская простота рассказов Михаила Яковлевича — тому подтверждение. Как от офицерского звания отбояривался — домой поскорее рвался. Так и кончил войну старшиной. Как получил увольнение, когда победу объявили, — их эшелон в двух шагах от Москвы стоял, — а мать его не узнала.

В России надо жить долго, чтобы вместо пустого пафоса появилась эта великая простота, от которой схватывает горло. Чтобы рядом с мраморным мемориалом, салютом и венками в лентах стояла красная земляничина. Будто всю кровь, пролитую в родимую землю, в себя вобрала.

Самые важные новости дня читайте на главной странице