Виртуальный дневник пожилой леди - 19 ноября 2002 г.

Сегодня маленькая передышка от ругательных писем читателей. Но на будущее придется непременно сказать – анонимов комментировать больше не стану. Параноидально-шизоидный бред – тоже.

На всякий случай соглашусь для желающих, что да, я одна виновата во всем, начиная с мировой революции и кончая всякими несуразностями в личной жизни моих оппонентов. «Виновата во всем, виновата кругом, еще хочет себя оправдать…» Нет, оправдать, не хочет)) Признаю, но не раскаиваюсь)) Ну, монстр, бывает))) И на сем перечисление моих злодеяний закончено.

С Йеннифэр висели на телефоне полдня, вернее, полночи, в режиме нон-стоп – когда трубка прижата плечом. Руки заняты и рядом ощущается дыхание друга. Время от времени в телефоне раздается чей-нибудь голос, беседа возобновляется, потом опять угасает. Собственно, обычные посиделки, потому что ехать в гости друг к другу или встречаться где-нибудь в центре просто не было сил – ни у Йеннифэр, ни у меня.

И когда наше взаимное неудовольствие жизнью, обстоятельствами и самими собой, достигло своего апогея, что выражалось в с хихиканьем повторяющейся фразе «Ох, что ж я маленьким не сдох, и никто мне не помох…» вспомнилась недавняя попутчица в поезде «Москва-Спб».

«Юность», еду полдороги одна – никого нет рядом. Читаю себе французский роман и намерена читать его всю дорогу. И вдруг, в Твери, врывается бабулька лет 70 и лезет на свободное место к окошку с огромной спортивной торбой. Торба цепляется за крючок передо мной, и я пытаюсь ее отцепить, потому что бабулька с торбою уже почти что рухнули ко мне на колени. Я ее отцепляю, и тяжеленная торба едва не увлекает меня за собой вниз. Как она ее тащила одна?

Бабулька, не успев устроиться, начинает уже разговоры, и я понимаю, что роман по дороге не дочитаю. Так и вышло. Разумеется, тут же пошли разговоры про детей, внуков и правнуков. А дальше началась красота… Это надо было записывать, надо было снять это как фильм. Только представьте. Ясный ум, стариковская память, которая запечатлевает картины прошлого намертво, с яркими красками, звуками, запахами и ощущениями. Лет бабульке оказалось ровно восемьдесят и перед глазами поплыли такие картины, воскрешаемые ею из небытия 60-летней давности, что оставалось только дивиться поезду «Москва-Петербург», ставшему вдруг машиной времени.

Перед тем как попытаться воспроизвести что-то – а это достаточно сложно, потому что вы не видите лучиков морщин, улыбчивого лица и звонкого, слегка иссохшего голоса, поясню, что говорились все это радостно, с удивлением, и легко… Совсем без надрыва, а так… Примерно так Йеннифэр рассказывает мне как повеселилась в «Табула Раза», а я ей – как повеселилась еще где-нибудь…

Потом, когда уже мы будем часами с Йеннкой вздыхать в трубку оттого, что не можем понять, что же такое нас не устраивает, и от чего мы с ней стихийно впали в состояние тоски, когда причин для этого не наблюдается, и объективно все хорошо, я вспомню эту старушку. Не знаю, даже, как и зовут. Она называла себя в тех рассказах о ней – молодой – Маруська…

Но мы с Йеннифэр, кажется, другой породы и такого просветления никогда не достигнем…
Так вот…

«В той деревне, где мы жили, в войну были немцы. Нет, они нас не трогали. Спокойно все было. Только один раз, когда партизаны немца убили, пошел слух, что идут каратели. И почему-то они пошли крюком, должны были в нашу деревню зайти. А сделали крюк по дороге. Там согнали всех мужчин в амбар и подожгли. А до нашей деревни каратели так и не дошли.

Ну вот, когда немцы к нам в деревню приезжали, отдыхать что ли они приезжали, в баню ходили, тихо себя, спокойно вели. Только под вечер пошли по деревне девок искать. Мы жили в доме у подружки моей, так ее мать нас запихала под лавки, а на лавки детей маленьких положила. Немцы пришли – девки есть? Она и отвечает – у меня только малые дети, вон смотрите, на лавке.

А еще была девчонка красивая, такая красивая девка, она спрятаться не успела, как они уж по деревне пошли. Заскочила в первую избу, что была по дороге, а там парень горбатый жил, не ходил. Все время лежал. Парень ее пустил на постель, сверху кинул матрас, сверху сам лег. Немцы заходят – только парень горбатый в избе. Ну, ушли они недовольные, говорят, как идешь днем по деревне – полно девок, а как вечером – ни у кого девок нет. Ну мы вот тогда уцелели.

А потом придумала я ехать, куда-то мне надо было поехать. А билетов как сейчас не давали, это потом уж стали билеты давать. И на крыше ездила, и в собачьем ящике. А однажды ехала на подножке. Ну, еду, себе, еду. А ноги замерзли, я потопала, чтобы согреться, а они уж не чувствуют ничего, я и свалилась с поезда. Поднимаюсь, платок поправить хочу, а пальцы в крови – лоб разбила. Вот, видишь – шрам до сих по – ямочка. Ну, я достала чистый платок носовой, потуже голову обвязала. Большим платком сверху перевязала, и пошла. Десять километров шла, пока дошла до Вышнего Волочка. Да не туда зашла, мне туда не надо было. Ну, в Волочке мне уж билет дали, я села дальше нормально поехала.»

Я окончательно закрыла французский роман со страданиями расслабленного музыканта о своем, о духовном. Роман жизни «Маруськи» был куда интересней. Ехала она от «золовок», спешила попасть к внучке на день рождения. И несла вместе со своей неподъемной торбой удивительное принятие жизни, восхищение ею, жажду жить, видеть людей, дарить им тепло…Как ни банально это звучит.

Мы с Йеннифэр обсудили, не проехаться ли нам на подножке какого-нить поезда, но решили, что это ничего не изменит в нашем восприятии мира, и, в крайнем случае, мы мрачно начнем лечить дырки на лбах, свалившись с подножек. Кризис желаний по причине всеобщего оскудения любви в людях. Это я не нас Йеннифэр, это вообще – наблюдение.