Чтобы помнили! Потомки героев о Великой Отечественной войне

Эту тетрадь воспоминаний моего отца Теплынина Григория Васильевича, мы читали вдвоем с моей внучкой. Она, правнучка фронтовика, студентка, никогда не видела своего прадеда. Но когда мы закончили чтение, то одновременно решили, что стоит хотя бы часть из этих воспоминаний опубликовать. Особенно поразило мою внучку то, как ее прадед пришел в армию.

Совсем он и не собирался носить погоны. Но… Родина приказала — и пошел! Современным молодым невозможно представить, каково это — когда твоя судьба в чужих руках. Воспоминания были написаны приблизительно в 1975–1976 годах. Отец практически никогда не говорил о войне. Никогда не рассказывал ни о каких эпизодах. Много позже я узнала, что он как контрразведчик и СМЕРШевец, до конца своих дней был невыездным и "на подписке" о неразглашении.

Посвящается всем фронтовикам! 

Немного о происхождении

Отец родился 11 марта 1919 года в Смоленской губернии (ныне Смоленской области), Ярцевский район, деревня Рахманино. Хозяйство считалось середняцким, несмотря на то, что половина семьи уходила на заработки к зажиточным (кулакам). Имели шесть га земли, коровенку, лошадь…Рано остался сиротой — отец умер от заворота кишок. В семье грамотных не было, поэтому все родственники хотели, чтобы он стал учителем, а ему хотелось стать медиком. Видимо потому, что его отца не смогли спасти — он умер на операционном столе.

Ярцево, комсомольская юность

"Я с большим трудом смог поступить в Ярцевский медтехникум, баллов набрал не густо, хотя потом учился только на повышенную стипендию. Как ни странно, нас, медиков, заедали вши. Помогать мне было некому, потому старался хорошо учиться, чтобы получить повышенную стипендию (больше на 10 рублей). Летом ходил разгружать торф и дрова, а зимой счищать с крыш снег, это дополнительные деньги для прожиточного минимума. Питался в основном комсой, хлебом, съедал в месяц не более 1.5-2 кг сахару. Из нарядов имел шерстяной свитер, хлопчатобумажный костюм, ситцевые рубашки, ботинки с калошами, которые часто чинил и не снимал, т. к. подметки в ботинках были истоптаны. Костюм, пиджак на локтях и брюки на сидячем месте тоже были в заплатках.

И все же это были веселые годы. Столько у нас, студентов было комсомольского задора, патриотизма, я был убежден, что у нас не более, как через десяток лет будет коммунизм. Да так все мои сверстники считали. Мы распевали песни того времени — "…шагай вперед, комсомольское племя"…

После второго курса (1937 год) я и много других студентов поехали на летние каникулы на борьбу с эпидемией сыпного тифа в Орловскую Область. Платили нам по 30 рублей в месяц. Это был первый мой самостоятельный серьезный заработок. Я на заработанные деньги в Смоленске купил костюм, зимнее пальто и ботинки хромовые. В этом одеянии я и закончил техникум.

…Комсомол ответил — "есть"!

Техникум я закончил с отличием, мечтал стать врачом, собирался поступать в Смоленский мединститут, чтобы стать хирургом. Но меня и других членов бюро комсомола техникума вызвали в РК комсомола, где был представитель смоленского УНКВД и предложил нам пойти работать в органы НКВД.

Я пытался отказаться, говорил, что не знаю их работы и хочу поступить в институт.

Мне сказали, что тебя Родина учила, ты получил среднее образование и теперь должен как комсомолец отдать свои силы борьбе с врагами Родины.

И мне ничего не оставалось делать, как согласиться. Потом прошел мандатную комиссию в обкоме партии Западной области (ныне Смоленской). И в 1938 году в возрасте 19 лет был направлен в Калининскую межкраевую школу Главного Управления Госбезопасности НКВД СССР. С этого момента началась моя самостоятельная трудовая жизнь.

Учеба в училище

Весной 1938 года в числе четырех бывших студентов Ярцевского медицинского техникума я прибыли в Калининскую Межкраевую школу ГУГБ НКВД СССР по мобилизации комсомола, для укрепления органов НКВД. В училище была призвана исключительно молодежь, в большинстве своем не служившая в армии, студенты.

Данное заведение находилось в селе Марьино в имении бывшего генерала Дубасова. Первые недели две мы почти ничего не делали, пока нам пошили форму. У меня ботинки были без подметок, я ходил в галошах. Меня поймал начальник учебной и отчитал, почему я по паркету шлепаю в галошах. Объяснил, в чем дело, он приказа тут же выдать мне ботинки. Затем нас обмундировали, но вместо сапог курсантам давали ботинки с крагами, которые пристегивали вместо голенищ. Идя в туалет, их надо было отстегивать, поэтому я иногда их там забывал. Затем с нами стали заниматься строевой подготовкой и уставами. Изучать винтовку и пистолет. Я впоследствии из револьвера "наган" стрелял хорошо, имел второй разряд. За весь период учебы в училище нас дважды поднимали по боевой тревоге. Первый раз загорелась баня, а второй нападение японцев у озера Хасан.

Помню, первую лекцию — к нам приехал читать начальник УНКВД Калининской области, в пограничной форме, с Орденом Красного Знамени. Это была первая вводная лекция по спецдисциплинам. Нам сказали: "Вы призваны в органы НКВД, которые имеют право контролировать партийные органы и ЦК ВКП(б)". Я это никак не мог переварить. Потом выступающего поправили: " Запомните, что органами руководит Центральный комитет, органы подчинены ЦК, а ЦК контролирует органы, направляет их работу. Органы являются мечом диктатуры пролетариата в руках ЦК".

Это было в период начала ликвидации "ежовщины" в НКВД. В конце или середине 1938 года вышло постановление ЦК ВКП(Б) и СНК СССР об искажениях в работе органов НКВД, за подписью Сталина и Молотова.

В 1938 г. вышел новый учебник истории ВКП(б) Краткий курс, по которому в срочном порядке нам перечитывали лекции. Как общеобразовательные, так и спецдисциплины, я сдал на отлично и училище в марте 1939 года закончил опять-таки с отличием и получил звание — лейтенанта.

Распределение

Комиссия по распределению вызвала меня и спросила, куда бы я желал поехать работать? Я попросился на Дальний Восток. У меня действительно было такое желание, т. к. в то время все тянулись осваивать ДВК, да и самураи нет-нет, да и нарушали наши границы. Мне ответили — нет мест. Тогда я попросился в Киев. Оказалось, что я не знаю украинского языка и на основании этого отказали. Тут же мне комиссия предложила поехать работать в Московский Кремль. От этого предложения у меня сперло дыхание от радости. Я согласился, но не знал, что я там буду делать? Ведь нас готовили для оперативной работы…

В числе 8 курсантов нашей школы я в марте 1939 года прибыл в Кремль. В училище нам при выпуске дали новые чемоданы и две пары белья. Жить в Кремле поместили в общежитии в Арсенале. Туда прибывали и все еще прибывали молодые лейтенанты из других школ. Нас набралось человек 100. Оперативной работой и не пахло.

Тогдашний комендант Кремля генерал-лейтенант Спиридонов обратил внимание на присланное ему воинство и приказал переодеть всех в сапоги, выдать улучшенное кремлевское обмундирование. И тут же нас ежедневно с утра и до вечера стали выводить на Ивановскую площадь и заниматься строевым шагом, как с новобранцами. Сказал, что мы будем служить в особом чекистском батальоне по охране Кремля. А в перерывах между строевыми занятиями мы, прибывшие из разных школ, стали делиться между собой примерами из преподавания спецдисциплин. Наши откровенные разговоры дошли до комиссара батальона. Он собрал всех прибывших из школ и строго-настрого предупредил нас, что если мы будем вести подобные беседы с чекистами батальона, не окончившими оперативные школы, нас будут предавать суду военного трибунала за разглашение государственной тайны. И тут же всех нас привели к присяге. В школе мы присяги не принимали, а лишь давали подписки о неразглашении тайны.

Пост 1

В конце мая нас распределили по постам. Я начал свою службу на входе в Кремль, через проходную Спасских ворот. И назывались мы командиры охраны.

Удостоверение личности в красной кожаной обложке, с изображением на ней Спасской башни и надписью "НКВД СССР. Московский Кремль", а внутри — лейтенант (такой-то) состоит на службе в Московском Кремле в должности командира охраны. Подписано удостоверение комендантом Кремля. Все довольно солидно. Дежурили по суткам, двое, отдых с занятиями стрелковому делу, физподготовка, самбо. Были и такие "заумные" начальники (командиры взводов), которые, не зная оперативной работы, ставили на занятиях такие вопросы, что смешно вспоминать.

У меня раз на летучке некий Бычков спросил: "Тов. Теплынин, что вы будете делать, если в Спасские ворота пойдет трамвай?" Я отрапортовал: "Переведу стрелки". Он меня стал обвинять в несерьезности, а я его в глупом вопросе, т. к. для того, чтобы в Спасские ворота направился трамвай, предварительно по Красной площади к Спасским воротам необходимо проложить трамвайную линию…

Постовая служба меня тяготила своим однообразием и ограниченностью. Просился перевести меня хоть куда-нибудь, но безрезультатно.

Осмелился (что будет то и будет!) — напишу рапорт Берии с просьбой перевестись. Правда, я, как человек военный не мог обращаться к старшим по званию через голову начальства. Поэтому обратился к Берии как к члену ЦК…

Написал рапорт. И когда он проходил мимо меня, вручил ему, а у самого все дрогнуло — что будет? Вполне могла быть Колыма. Даже очень близко…

Через три дня после подачи рапорта на имя Берии, мне позвонили на пост: "Вас срочно вызывают зам коменданта Кремля по оперативной части генерал-майор Гагуа". Прибежал в приемную…

И так с марта 1941 года я перешел на новую работу и только начал осваиваться, как началась Великая Отечественная война.

Война

С 21 на 22 июня 1941 года я поздно пришел домой. Утром в шесть часов к дому в Новоспасском переулке, где я жил, подъехали машины, солдаты разбудили нас и по тревоге отвезли в Кремль. Приехали, нам сообщили, что идут бои с немцами на границе. О том, что должна начаться война, для меня не было неожиданностью. Я слушал за месяц до начала войны доклад Емельяна Ярославского для командного состава кремля, где он говорил, что имеются сведения разведки и готовящемся нападении фашистской Германии на СССР.

Я, как и другие сослуживцы моего возраста, был уверен, что пройдет 2-3 месяца и мы разобьем немцев. Настало время отличиться и нашему поколению в боях с врагом. Но события первых дней войны развертывались так, что закидыванием шапками немцев не отделаешься. Буквально в первые дни войны нас информировали, что немцы окружили Минск, а в прессе все еще сообщали — идут ожесточенные бои на границе.

Числа 28 июня 1941 года из Москвы стали эвакуировать золотой запас. С этим эшелоном прицепили вагоны с ценностями Оружейной палаты, архива и личные дела работников Кремля. Меня командировали сопровождать кадровые дела. С нами ехали еще работники Оружейной палаты и начальник архива Кремля Арсен Гаспарян.

В Москве нам не сказали, куда мы прибудем. Состав усиленно охранялся и шел с " зеленой улицей". По пути, где-то не доезжая до Перми, 3 июля 1941 года мы слушали обращение по радио Сталина к народу. Чувствовалась смертельная угроза. В Перми мы долго стояли, ремонтировали и проверяли полы вагонов, состав был оцеплен солдатами. Горожане, скопившиеся на вокзале, посчитали, что мы везем первых пленных, и негодовали в их адрес.

В Перми нас догнал эшелон. Оказалось, что это было Вильнюсское пехотное училище, которое вышло из боев под родным Ярцево, а сводки все еще сообщали, что бои развернулись на смоленском направлении. Много среди курсантов погибло, и много было ранено. По телу проходила дрожь, хотелось на передовую, а нас везут в тыл.

В Перми нас встречали работники Свердловского областного УНКВД. И вот тогда мы узнали свой конечный путь. Состав прибыл в Свердловск. Вагоны с золотом (каждый слиток в опломбированном кожаном мешке) разгрузили и перевезли в подвалы УНКВД, туда же и Оружейную палату.

Меня с товарищами поместили с личными делами в здании УНКВД. Разобрали дела, потом помогали разбирать и инвентаризировать Оружейную палату. Стали появляться в Свердловске эвакуированные заводы и люди. На вокзале сидели измученные люди с детьми. С фронтов сообщали об отступлении наших войск.

В Свердловске приходилось слышать от отдельных лиц, что несет же этих беженцев, все пожрут и будут стеснять жить. Город затемнения не знал, чувствовался глубокий тыл. Стали проситься в Москву, бои уже придвигались к Москве. И вот мне и нескольким моим товарищам разрешили вернуться в Москву. Ехали мы до Москвы дней 15-20. Прибыли в конце ноября. Враг был остановлен у стен Москвы.

Я и мои товарищи просились на фронт, считая, что если мы там появимся, враг побежит. Нас не отпускали. Снова и снова пишем рапорта. В январе 1942 года вступаю в члены ВКП(б), а в марте все-таки выпросился на фронт. И получаю направление на Северный флот в состав Беломорской военной флотилии, на должность оперуполномоченного особого отдела.

Беломорская военная флотилия

Прибыл в Архангельск. Явился в особый отдел Беломорской военной флотилии. Мне приказал принять дела погибшего моего предшественника ст. политрука Литвинова, обслуживать дивизион тральщиков (8-10 кораблей). Переодели в морскую форму. Хотя я был ст. лейтенант, знаки различия носил политрука.

С полмесяца меня на корабли не пускали, на суше "оморячивали". Потом я стал бывать на тральщиках. Началась моя фронтовая жизнь.

Фронтовая жизнь

Корабли стояли на ремонте, готовились к навигации. В мае 1942 года мы стали выходить в море на траление фарватера для прохода караванов судов союзников в Архангельск, куда они поставляли по ленд-лизу продовольствие, обмундирование, оружие. Кроме траления мы иногда выполняли транспортировку солдат-строителей на северные точки (Канин Нос, Новая Земля). В основном наши тральщики "утюжили" (тралили) Белое море с выходом в Баренцево.

При тралении на нас часто нападали немецкие самолеты. Мы огрызались своими пушчонками "эрликонами" и спаренными пулеметами, маневрировали. Вот и вся "экзотика" моря и разрывы бомб рядом с бортом. Маневренность у наших тральщиков была невелика. Парадный ход их не превышал 12 узлов в час. Это в основном бывшие рыболовецкие тральщики на скорую руку переоборудованные для военных целей.

Нам, кроме фронтовых, платили еще и траловые, или как мы их называли, "гробовые". Действительно мы были как смертники, лезли по минным полям. В одно из таких тралений 2 августа 1942 года я так и не знаю, то ли мы налетели на мину, то ли нас торпедировали, но "ПЩ-62", на котором я находился, после страшного взрыва стал тонуть.

Нижняя команда вся погибла (кочегары, машинисты). Все остальные выпрыгнули за борт с привязанными пробковыми спасательными поясами. Через часа полтора нас подобрали другие тральщики, которые были с нами в походе. Нас доставили в Архангельск. Многие простудились, а я и не чихнул. Зам. Начальника особого отдела подполковник Разумовский потом спросил у меня — ну, теперь понял, почему моряки носят черные штаны?

Потом осенью 1942 года во время боев под Сталинградом, я с группой тральцов и СКРов Пошел в поход к Диксону, чтобы снять береговую артиллерию на Диксоне для отправки ее под Сталинград. В этот район пробрался немецкий "карманный" линкор "Граф Шпеер". Береговая артиллерия была снята и поставлена на плоты для погрузки на корабли. В это время нас стал обстреливать "Шпеер". Сначала недолет, потом перелет. Мы стали прятаться со своими кораблями за скалы и отстреливаться, хотя он был вне зоны нашего обстрела. "Шпеер" угодил в СКР (сторожевой корабль), 8 человек погибло. Похоронили их по морскому обычаю, привязав колосники к ногам.

Береговики с плотов открыли огонь по "Шпееру", он от нас отстал, почуяв, что ему тоже может достаться от береговых батарей. После налета на нас "Шпеера" поступила команда береговую артиллерию не увозить, а поставить на прежнее место. Остальное проходило благополучно. Налет авиации — мы отстреливаемся…

Даже в самые тяжелые дни для Родины, во время боев под Сталинградом, моральный дух офицеров и матросов был громадный, верили в разгром врага. Когда формировали бригаду моряков-североморцев под Сталинград, многие просились с кораблей добровольно. В составе этой бригады уехал мой друг оперуполномоченный политрук Иван Григорьевич Баринов, горьковчанин. По одним данным он там погиб, по другим был тяжело ранен и остался инвалидом.

Смерш

Но и среди моряков были враждебные элементы, ненавидевшие советский строй.

На одном из тральщиков мной был арестован некий Зведрис Карлис Якобс 1911 года рождения, старшина мотористов, латыш, бывший член лево-крестьянской партии буржуазной Латвии. Он на митингах ратовал за разгром фашизма, а среди матросов вел наглую агитацию в пользу фашизма. Сущность сводилась к тому, что за Сталиным идут одни дураки, все умные идут за Гитлером. Что немцы люди добрые, им надо помогать в разгроме большевизма. Этот тип трибуналом не был приговорен к расстрелу, а дали ему 10 лет ИТЛ, т. к. он умно выступил с последним словом — попросил учесть, что он совсем еще "молодой гражданин советской республики"…

Второй случай был перед отходом в поход, как говорят матросы "вылез на бочку" (открыто выступать на палубе) осенью 1942 г. матрос-машинист Осадчий, который стал призывать матросов не слушать командиров, т. к. комиссары нас обманывают, Москва сдана, Ленинград и Сталинград пали, зря проливаем кровь, наши войска разбиты.

Матросы хотели его выбросить за борт, но комиссар тральщика этого незадачливого оратора спас. Его упрятали в трюм. Осадчего трибунал приговорил к 8 годам лишения свободы с заменой ИТЛ отправкой в штрафную роту.

В конце 1943 года в хозяйственной роте архангельского порта мной был разоблачен немецкий агент Тархов Владимир Петрович, 1918 г. р., мордвин, главстаршина. Его преступление — служил в Днепровской военной флотилии. Во время боев за село Екатериновка командир взвода лейтенант был убит. Он принял командование и добровольно сдал свой взвод немцам. Выдал политрука — коммуниста, которого немцы в присутствии взвода матросов четвертовали. Тархову предложили работать на немцев, послали его в разведшколу. Затем перебросили через линию фронта с разведзаданием для проведения работы в Ленинграде. В Ленинград он не попал, а оказался в Архангельске. Где и проводил агитацию среди личного состава в пользу немцев. Трибуналом БВФ за измену Родине приговорен к расстрелу. Президиум Верховного Совета СССР в помиловании отказал. Был увезен в камеру смертников Архангельской тюрьмы.

В декабре 1943 мне было присвоено звание капитан-лейтенант. В начале 1944 года я был назначен начальником кадров отдела контрразведки "СМЕРШ" БВФ, а в августе 1944 года отозван в Москву в управление контрразведки "СМЕРШ" НК ВМФ. Подчинялся я 3-му главному управлению Контрразведки МГБ СССР".

PS: После войны отец служил в Центральном управлении НК ВМФ. Затем в 1950 году его направили на Тихоокеанский флот в качестве зам. Начальника военно-морской базы Катаока, которая находилась на острове Сюмусю (Шумушу), а затем назначили начальником отдела контрразведки 15 дивизии торпедных катеров в г. Совгавань. Отец вышел в отставку в 1952 году в звании капитана 2-го ранга (подполковник). В мае 1952 года он был награжден Орденом Красной Звезды, а в августе уволен в отставку. Без пенсии. Не хватило нескольких месяцев выслуги… Армию сокращали быстро.

Дальше начиналась абсолютно новая жизнь на гражданке. С нуля. Если бы он стал врачом, как мечтал в юности, то, наверное, этот переход от армии к гражданке не был бы столь болезненным. Но ему была уготована другая судьба. Защищать Родину. Он тяжело и долго болел, мучительно встраивался в гражданскую жизнь. Работал на Байконуре, проводил долгие месяцы в командировках на Кап. Яре, в Североморске. Пенсию как инвалиду Советской армии ему дали всего за три года до смерти.

Но все последующие годы мирной жизни он бесконечно добивался помощи для своих товарищей. Все приходилось брать с боем у государства, которое он защищал. В его архивах я нашла письма в ЦК КПСС, ветеранские организации с просьбой помочь в устройстве на лечение очередного инвалида, или оказать помощь в выделении жилья. Не для себя, для ветеранов войны, которых у нас как это часто водится, просто бросили.

Лежа в больнице, из которой он уже не выйдет, он написал на листочке с номером очереди на эхокардиограмму: "Чтобы жить сейчас, надо не иметь сердца, вместо сердца иметь безмен, отвешивающий, что выгодно, и что не выгодно. Тяжко, смутно, и в то же время просторно, как в доме, из которого вынесли вещи. Знобит, заманивает и тянет эта пустота, обнажившая все углы".

…Его сердце не выдержало этой пустоты. Он умер от инфаркта в августе 1981 года.

Сейчас как никогда много желающих бросить камень в то уже практически ушедшее поколение. Поколение, которое сражалось за Родину. У которого идеалом был не счет в банке и материальное благополучие. Пусть эти воспоминания не лягут тяжким могильным камнем. Это поколение не нуждается в оправдании. А станут светлой памятью.