Независимость Литвы, кроме нищеты, ничего не принесла ее народу.
До отправления
моего рейсового автобуса оставалось около часа.
Прогуливаясь по вокзалу, я повстречал своего
давнего знакомого бригадира одного из бывших
колхозов Вильнюсского Края Пятраса
Климашаускаса.
—Михаил? Какими судьбами? — произнес он
по-русски. — Рад тебя видеть. Как живешь? Как
здоровье?
Я пытался опередить его.
—Ты поначалу, Пятрас, лучше расскажи о себе.
Помнишь, наверное, те тревожные августовские дни
1992-го? Что тебе довелось пережить тогда?
Он еще раз переспросил:
—Что пришлось пережить? Было, как в той песне: до
смерти четыре шага. После прихода к власти
ландсбергистов заходит как-то вечером ко мне в
дом подвыпивший колхозный шофер Юозас с дубиной
в руках и злобно приказывает: становись на колени
и молись, убивать буду...
Поначалу Пятрас эти угрозы воспринял за шутку.
Жили-то они с Юозасом в мире. Он считался одним из
лучших водителей, его фотография на Доске почета
красовалась. Но когда в испуге, вся в слезах,
бросилась к нему жена, Пятрас понял: тут дело не
до смеха.
—В чем я перед тобой провинился, расскажи, —
произнес Петрес, — потом и убивай...
—А разве не твой брат был одним из организаторов
колхоза, разве не Советская власть вывезла моего
отца в Сибирь?
—За брата я не в ответе, — воспротивился ему
Петрес. — А во-вторых, разве не мой брат погиб от
“лесных братьев” в 1950 году? Так что мы вроде бы в
расчете...
—Ладно, пока живи, — произнес в заключении Юозас.
— Будем законно судить партию и каждого
коммуниста в отдельности.
И с тем ушел.
После длительной паузы я ответил на интересующие
вопросы Пятраса. Выслушав меня, он заметил:
—А у меня, как и у большинства литовцев, будущее
во мраке. Колхозы и совхозы уничтожили. Помнишь
нашу животноводческую ферму? Одних дойных коров
содержалось более 600 голов. Труд был полностью
механизирован, чистота вокруг, розы у фермы
цвели. Ничего теперь не осталось. Вместо окон и
дверей зияют дыры. Сельчане все до единого
остались без работы.
—Интересуешься как я живу? — переспросил Пятрас.
—Получил два гектара земли. Кое-как вместе с
женой обрабатываем, хотя прибыли никакой: ни на
хлеб, ни на одежду. А сыновья — они у меня оба
инженеры, Каунасский политехнический институт
при Советской власти закончили, безработные. А
чем я могу им помочь? Скоро и те два гектара не
будем в силах обрабатывать. На приобретение
трактора не хватит наших с женой и десяти годовых
пенсий.
Пятрас замолчал, а я взглянул на часы. В это время
перед нами предстал слегка выпивший пожилой
блондин и подал руку поначалу моему собеседнику,
а затем, как бы нехотя, и мне. Усевшись рядом, он
произнес:
— Был вот у сына, корову последнюю продал, деньги
отвез. Ты извини меня, Пятрес. Погорячился я
тогда. Теперь вот пришло прозрение. Подвел нас
Витас, не нужны мы оказались ни Америке, ни
Финляндии.
—Ландсбергис? — переспросил я.
—Он самый, — услышал в ответ.— Что не успел
приватизировать Ландсбергис со своей компанией,
завершила команда президента Бразаускаса. А
народу, как говорят в России, булка с маком. Ты
меня извини, язык сегодня у меня развязался.
Просто захотелось выговориться. И есть о чем. Ну,
скажи, разве мы живем сегодня? Сын
сельхозакадемию закончил, раньше в министерстве
работал, дочь ранее известное на весь Союз
Московское Высшее Техническое Училище имени
Баумана, закончила И оба сегодня безработные.
Такой жизни, как при Советской власти в последние
15-20 лет, больше нам никогда не видеть. Подумать
только, литр бензина стоил 4-6 копеек, а булка
хлеба —11.
Незнакомец поднялся. Пожав мне руку и кивнув
Пятрасу, он поспешил к кассовому окошку. Петрас
тоже начал прощаться.
—Это тот самый Юозас, о котором я тебе
рассказывал, — шепнул он. — Похоже, пришло
прозрение. Впрочем, только ли к нему? Угар
литовского Сюндиса миновал. То, что происходит
ныне в нашем литовском государстве — это начало
еще большей беды...
Михаил
БОЧКАРЕВ.
Вильнюс.