Бесконечное противостояние в Судане и геноцид в Дарфуре почти исчезли из новостной повестки, но война не утихает: в конфликт оказались втянуты наёмники и внешние игроки. Чем эта кровавая рана может обернётся для России — в авторской программе "Личное мнение" на Правда ТВ объясняет секретарь Объединенной Коммунистической Партии, председатель Независимого профсоюза "Новый Труд" Дарья Митина.
— Обычно мы разбираем самые яркие события недели, но сегодня я хочу сделать исключение и поговорить о долгосрочной проблеме, о самой кровавой трагедии XXI века, одной из самых жестоких и трагических горячих точек на карте Земли. Сегодня мы поговорим о Судане.
Международное сообщество сегодня уделяет повышенное внимание многим военным конфликтам: ближневосточному конфликту между Израилем и Палестиной, конфликту на европейском театре военных действий, где задействованы Россия, страны Запада и их прокси-сила Украина. Но о кровавом геноциде в сегодняшнем Судане мы слышим крайне мало. А счёт жертв там идёт на сотни тысяч.
Многие наблюдатели отмечают, что масштаб и размах суданского геноцида касаются не только конфликта в провинции Дарфур, который длится уже четверть века, но и общей ситуации во всём Судане, разделённом в 2011 году на Северный и Южный.
Некогда самая крупная страна Африки после референдума распалась на два государства. Сегодня ООН признаёт и Северный, и Южный Судан.
Многолетняя гражданская война между арабским мусульманским населением севера и чернокожим христианским населением юга в начале XXI века была огромной проблемой. Ещё четверть века назад мир судорожно искал выход, потому что гражданская война уносила колоссальное количество жизней и выглядела чудовищной даже на фоне нынешнего циничного и кровожадного мира, потерявшего моральные ориентиры. Конфликт в Судане уже тогда выходил за все мыслимые рамки. Что уж говорить о сегодняшнем дне.
Когда-то Судан был самой крупной страной Африки. В колониальный период его границы были проведены искусственно и произвольно. Колонизаторы перекраивали африканскую карту волюнтаристски, и в какой-то момент стало очевидно, что суданские границы не отражают ни этническую, ни конфессиональную, ни экономическую реальность.
Границы не учитывали этноконфессиональных различий.
Так выглядела линия раскола. Поэтому в 2011 году раздираемая конфликтами страна распалась на две части. Отношения между ними до сих пор остаются крайне напряжёнными. Вооружённые конфликты то разгораются, то затухают. Не урегулированы ни территориальные споры, ни экономические вопросы.
В результате усилий собственной и международной дипломатии в 2005 году стороны договорились, что Южный Судан получит шестилетнюю автономию, после чего вопрос о независимости будет вынесен на референдум.
В чём экономическая подоплёка? Любой конфликт — этнический, религиозный или иной — имеет экономический фундамент.
Судан — нефтегазовая страна, но ресурсы распределены крайне неравномерно. Главный вопрос конфликта: кто и где будет добывать нефть.
Согласно соглашениям 2005 года, доходы от добычи нефти в течение шестилетнего периода должны были делиться поровну между законным суданским правительством во главе с президентом Омаром аль-Баширом и повстанцами. Повстанцы были в основном негритянского происхождения, говорили на разных языках, представляли собой конгломерат племенных объединений.
В 2005 году лидер повстанцев Джон Гаранг стал вице-президентом Судана. Места в парламенте и правительстве распределили пропорционально между представителями севера и юга. К власти допустили и правящие партии, и оппозицию. Этот интересный эксперимент, казавшийся новаторским и многообещающим, был, к сожалению, недолгим.
30 июля 2005 года Джон Гаранг, уже занимая пост вице-президента и фактически готовясь возглавить будущий Южный Судан, возвращался на вертолёте из Уганды после встречи с президентом Мусевени. По официальной версии, в условиях плохой видимости вертолёт разбился в горном районе Южного Судана. Все, включая Джона Гаранга, погибли. Следствие быстро замяли, но такие совпадения никогда не выглядят случайными.
Референдум о независимости Южного Судана состоялся в начале 2011 года.
Более 98% участников проголосовали за независимость. Разделение прошло быстро и согласованно.
Казалось, извечный конфликт наконец решён, но это оказалось иллюзией.
Южный Судан стал независимым государством. Политика центральных властей по исламизации и арабизации, всегда вызывавшая повстанческие и сепаратистские движения, особенно сильно проявлялась в исторических провинциях Дарфур, Кардафан, Беджа. В Дарфуре противостояние доходило до масштабных боёв и кровавой резни.
С 2003 года и по сегодняшний день, уже более двадцати лет, эта резня не прекращается. Конфликт трудно назвать локальным или региональным, учитывая масштабы потерь. На востоке до 2006 года вооружённое сопротивление оказывал Восточный фронт народа беджа. В Дарфуре доминирующим народом были фур. Дарфур — "земля народа фур". Этническая и племенная мозаика долгие годы подпитывала этот конфликт и продолжает подпитывать его.
В апреле 2010 года, за год до референдума, в Судане прошли всеобщие выборы. Это важно для понимания того, какая политическая сила готовила раздел страны. Правящая партия Национальный конгресс и президент Омар аль-Башир сохранили власть, и разделение шло под контролем прежнего режима. Народ, прежде всего северный, продлил им доверие.
Сегодня население Северного Судана — более 50 миллионов человек, Южного — около 13 миллионов. Официальная перепись не проводилась, поэтому оценки расходятся.
После объявления результатов референдума, когда стало ясно, что почти 99 из 100 голосовавших выбрали независимость, Северный Судан первым признал Южный Судан — новое, 193-е государство мира. В июле 2011 года миротворческая миссия Совбеза ООН завершилась. Но конфликт не прекратился.
Конфликт носит прежде всего экономический характер. Формальное разделение и паритетное пользование нефтяными доходами так и не получили логического завершения. Экспериментальный период закончился, а проблема неравномерного обеспечения ресурсами никуда не делась.
Сегодняшний конфликт в Дарфуре — провинции Северного Судана — многим кажется непонятным: страна разделилась, люди разошлись по разным государствам, почему же продолжается война?
Но такая огромная и мозаичная страна, как бывший Судан, напоминает лоскутное одеяло. Экономические противоречия, усиленные племенными, играют огромную роль.
Война выливается в жуткую резню. Мы видим кадры, которые невозможно смотреть без содрогания: массовые сожжения людей заживо, когда их загоняют в сараи или ангары и поджигают; среди жертв дети и женщины.
Распространена форма расправы, когда на человека надевают резиновую шину и поджигают. Человек сгорает в страшных мучениях.
Ситуацию усугубляет экономический кризис. В 2018 году засухи и ухудшение экономических условий вызвали массовые протесты. Люди начали выступать против властей по обе стороны границы.
В 2019 году в Судане произошёл военный переворот. Его организаторы называют это Суданской революцией, но если от власти отстраняют одного лидера и заменяют другим, это всё-таки переворот, а не революция.
Президент Судана Омар аль-Башир был смещён и помещён под арест. Действие Конституции 2005 года, закреплявшей основы разделения страны, прекратилось. Было введено чрезвычайное положение.
Теперь важно понять, кто является движущей силой конфликта по обе стороны границы.
По оценкам ООН, война в Судане унесла не менее 200 тысяч жизней.
Ещё в апреле этого года называлась цифра 150 тысяч, то есть минимум 50 тысяч человек погибли за полгода. Масштабы миграции огромны: 12 миллионов жителей Судана покинули свои дома.
15 апреля 2023 года произошла очередная попытка военного переворота, новый виток гражданской войны. Те самые 12 миллионов суданцев покинули свои дома и направились, в первую очередь, в Дарфур — провинцию на западе Судана. Я подчёркиваю: по международным правилам северная часть называется Суданом, южная — Южным Суданом.
Вооружённое противостояние разгорается между центральным суданским правительством и неформальными проправительственными арабскими вооружёнными отрядами джанджавид. Эти отряды под руководством Омара аль-Башира выступали против чернокожего местного населения, им противостояли повстанческие группировки.
Существует очень много этнических и кастовых противоречий. Арабское мусульманское население — привилегированная каста по отношению к южанам, южносуданцам. Южные суданцы называют себя суданцами, а своих соотечественников-арабов — арабами или мусульманами, иногда уничижительно, но не суданцами. Арабское население, наоборот, считает суданцами себя, а южан — кем-то "непонятным", в лучшем случае просто "южанами", в худшем — вы сами знаете, какие слова употребляются в таких случаях.
Джанджавид — правительственное ополчение — использовался в крайне неоднозначных ситуациях. Сначала это были отряды, опиравшиеся на Омара аль-Башира и выступавшие против темнокожих земледельцев: отжимали землю, лишали людей доступа к воде. Столкновения происходили между противниками центральной власти, но затем всё перемешалось, и сегодня уже не всегда понятно, кто с кем воюет.
Как выглядят джанджавиды? Это люди на верблюдах, конных лошадях и джипах. В 2013 году тогдашний президент Омар аль-Башир преобразовал джанджавид в так называемые Силы быстрого реагирования (СБР) для подавления племенных восстаний, в частности в Дарфуре.
Руководитель джанджавида Мухаммад Хамдан Дагло вступил в вооружённый конфликт с действующей властью в 2023 году: силы, которые в 2013 году были проправительственными, теперь развернули штыки против хартумской власти.
СБР взяли под контроль большую часть провинции Дарфур, часть Кордофана и пошли дальше — на столицу, на Хартум, на Порт-Судан. В Дарфуре город Эль-Фашер, административный центр провинции, оказался в руках повстанцев из СБР. Им достался весь запад Судана, под контролем хартумских властей осталась восточная часть. Из самого Хартума центральная власть фактически была выбита.
Формально войны делят на первую, вторую, третью, но по сути гражданская война идёт перманентно с начала 2000-х. С 26 октября по начало декабря было убито около трёх тысяч человек — это только задокументированные и опознанные тела.
В апреле нынешнего года СБР захватили лагерь перемещённых лиц к югу от Эль-Фашера и убили полторы тысячи человек за 72 часа.
В лагере посреди пустыни проживало около полумиллиона человек. Полторы тысячи убитых за трое суток — разве это не напоминает резню в Руанде 1994 года, когда за месяц вырезали около миллиона человек, а несколько миллионов бежали?
26 октября СБР взяли Эль-Фашер, правительственные войска отступили, пути снабжения были полностью перекрыты. Без продовольственной и медицинской помощи запасы быстро закончились, новые поставки стали невозможны. В городе оставалось 260 тысяч жителей, половина из них — дети. Началась гуманитарная катастрофа: голод, обезвоживание, санитарный коллапс.
Дарфур и Кордофан — в основном сельская местность и пустыня, зона скотоводства и земледелия.
Война идёт за землю и воду: доступ к воде ограничен и постоянно перекрывается той стороной, которая берёт верх.
СБР, выросшие из джанджавида, взяли под контроль главную военную базу, город фактически "очистили" от всех посторонних с их точки зрения. Суданская армия признала потерю города и отступила, фактически обрекая своих граждан на страшную смерть.
Я не буду пересказывать, что началось в Эль-Фашере после ухода правительственных войск. У меня просто нет слов. Эти жуткие видео легко найти в интернете, но смотреть их невозможно. Убийства, расправы и казни теперь идут онлайн. Если раньше мы узнавали о таком по свидетельствам, сегодня всё это можно увидеть в прямом эфире.
И речь идёт не о единицах, не о десятках, не о сотнях и даже не о тысячах, а о десятках тысяч. После многомесячной осады правительственная армия отошла и фактически бросила своих граждан на погибель.
Важно сказать, что конфликт давно вышел за рамки идеологического, конфессионального или чисто этнического. Если раньше ещё было понятно, кто с какой стороны и за что, то сегодня всё настолько перемешано, что говорить о простом противостоянии мусульманского арабского севера и чернокожего христианского юга уже нельзя.
Конфликт давно перестал быть внутренним делом Судана. Здесь действуют иностранные наёмники. Силы быстрого реагирования во главе с Дагло примерно на 60% состоят из иностранцев: наёмников из Чада и других соседних стран, колумбийцев, ходят слухи, что украинские специалисты по дронам тоже присутствуют и воюют по обе стороны.
Когда конфликт так интернационализирован, его чрезвычайно сложно купировать. За наёмниками стоят разные страны и силы со своими интересами. Театр военных действий ясен, но сама страна стремительно теряет субъектность, превращаясь в арену для внешних акторов.
Непонятно, с кем вести переговоры. Формально — с руководством СБР. Но известно, что Мухаммад Дагло, командующий СБР, давно живёт за пределами Судана и на фронт наведывается редко.
Возникает вопрос: кто реально командует СБР, с кем правительственная армия должна выстраивать коммуникацию, кто занимается тактическим планированием и координацией поставок оружия.
Это вопросы без ответов. Международное сообщество либо не хочет, либо боится их задавать.
Озверелая жестокость воюющих сторон, которые сражаются друг с другом и попутно истребляют мирное население всеми известными человечеству способами, не добавляет шансов на урегулирование. Лидеры боевиков угрожают походами на столицу, на Хартум, и на Порт-Судан, куда переехала основная часть министерств, ведомств, чиновников. Всё, что раньше находилось в столице, под давлением наступления на Хартум переместилось в Порт-Судан.
Правительство, которое сейчас постепенно возвращается в Хартум, делает это очень медленно. Пока удаётся открыть лишь временные представительства отдельных учреждений в частично освобождённой столице. В силу объективных причин ни министерства, ни правительство, ни парламент вернуться в Хартум пока не могут. Нужны время и серьёзные финансовые ресурсы.
До войны в Хартуме проживало около 14 миллионов человек — четверть населения страны. Город обеспечивал 80% производственных мощностей. Поэтому задача возвращения к полноценной жизни столицы крайне сложна.
В 2020 году Республика Судан после долгих переговоров с Россией подписала межгосударственное соглашение о создании на своей территории пункта материально-технического обеспечения Военно-морского флота России. Фактически речь шла о военно-морской базе. В соглашении были прописаны механизмы консультаций и временного применения ряда процедур до завершения всей необходимой ратификации.
Судан, и северный и южный, раздирается конфликтами, которые носят характер геноцида. Решить вопрос с российской базой в таких условиях, скорее всего, не удастся.
Стратегически взаимопонимание есть, но в практическом плане мы не можем построить там базу материально-технического обеспечения флота.
Почему Россия так держится за базы в Хмеймиме и сирийской Латакии? Потому что морской путь в Африку для нас фактически закрыт. Я почти уверена, что рано или поздно нас попросят с сирийских баз, причин тому множество. Наше пребывание там носит временный характер. Если бы инфраструктура Судана позволила создать там хотя бы базу материально-технического обеспечения, это было бы огромным подспорьем.
Но можно ли всерьёз обсуждать базу, когда кровь льётся реками? Сотни тысяч погибших страшным образом, многолетнее взаимное озверение — результат специфического способа африканцев сводить счёты.
Конфликт разрастается, он уже не ограничен отдельными провинциями. Это огромная территория, некогда самая большая страна Африки.
С этой кровавой раной нужно что-то делать, но мировое сообщество молчит. У него есть, как ему кажется, более актуальные проблемы. А нам остаётся только в ужасе и со слезами наблюдать за тем, что происходит в Судане.
Мир глобален, всё в нём взаимосвязано. Эти кровавые события неизбежно аукнутся и России, и другим странам — в другое время, в другом месте, но эхо этого геноцида мы ещё услышим не раз.