Франция: метафизика послевоенных лет

Во Франции не любят говорить о тех постыдных десятилетиях, которые последовали за тридцатью счастливыми годами после войны. Власти предпочитают не думать о том, что Франция не смогла ничего предложить, потому что сражение против американской и европейской матрицы было проиграно еще до того, как оно состоялось. Но ведь когда-то все было иначе....

Фото:

Фантомас все проглотил в сыром виде — и французов, и месье Юло. Рыночную площадь в праздничном убранстве заменили супермаркеты, департаментские дороги заменили аэропорты городов среднего значения, старых добрых французских буржуа заменили "бобо", а крестьянам и рабочим на замену пришли все наши иммигранты.

Как только приступаешь к комическому или немому кинематографу, к кино Жака Тати, то оказываешься в метафизике: взгляните на Бергсона, который в начале славной эпохи немого кино публикует "Смех" с его знаменитым определением — о механизме, прилипшем к живому. Два часа убедительных рассуждений!

Комическое предрасполагает к философским рефлексиям; со своим спортом (надо иметь сильные ноги, говорил Тати), особым монтажом, научной подготовкой, с размышлениями о пространстве и времени (вспомните башенные часы Гарольда Ллойда) и чувством разрыва, которое существует между героем-мечтателем и цивилизованным миром. Комический персонаж, подобный герою Питера Селлерса в "Вечеринке" Блейка Эдвардса, воплощает в себе героев Вольтера или особу, не приспособленную к цивилизации. Это уж никак не герой-учредитель культуры, как представлял Мирча Элиаде, который возвышает свой глас к отсталому человечеству, а провокатор, который портит кибернетическую машину. Этот тот, кто тревожит моих менял при храме. Можно себе представить, что когда Иисус выметал их лавчонки, то он не обременял себя излишними комментариями. И как, должно быть, надулись эти купцы и менялы! Мы находимся в области немого, при самом начальном ниспровержении, до того как лингвистический Вавилон пришел осквернить кинематограф. Но я довольно философствовал по этой теме: найдите и посмотрите "Главного машиниста" Бастора Китона — самый гениальный и самый механический в истории фильм, кроме того — самый романтический и самый политически некорректный, потому что видел будущее лишь в Конфедерации.

Долгое время я отдавал предпочтение фильмам Тати. Простота и добродушие персонажа, цветная красота образов, музыка аккордеона, звуки (два года миксирования в звуковой студии для фильма Play Time!) и ностальгия, особенно ностальгия — это секретное оружие, которое заставляет нас сожалеть о том, что мы не ценили в настоящем…

Однако редко кинематограф мог заставить нас так много размышлять об исчезнувшем пространстве, а затем — и об уходящем времени; и так как снимает и рассказывает сын русского иммигранта, то мы ему еще больше верим. Взгляните на его праздничный день с его спокойной деревней и растревоженным праздником, с атлетическим и слегка помешанным почтальоном, с его беспощадной камерой и фильмами о почтовой американской авиации: вся деревня смеется над почтальоном, который еще не принадлежит матрице! Американцы-то уже ушли вперед на пятьдесят лет (особенно в Нью-Джерси)! А китайцы завтра станут еще богаче! Бедная Франция! Бедны ее доходы!

Прогресс матрицы особенно заметенвфильме"Мой дядя", который получил мировой успех и был особенно популярен в СССР, в нем просматривается весомый антибуржуазный контекст и яркий немой комизм Юло. Мы попадаем во французскую поэзию — слегка чумазую, но настоящую, противостоящую эпохе машин, киборгам и буржуа, превратившимся в "бобо" (со старой куклой, одиноко подстригающей свой газон). Дети там все еще поэты — ведь видеоигр пока нет. Собачки там просто неотразимы, тем более когда нужно играть и паясничать; а пригороды уже стираются под ударами экскаватора. Прочтите Селина, который давал описание этой картине:

Виньи-сюр-Сен, расположенный меж двумя шлюзами, занимает ложбину среди двух безлесных холмов: это деревня, которая постепенно линяет, превращаясь в пригород. Париж скоро поглотит ее. Каждый месяц она лишается одного сада… Люди здесь живут неспокойно, у детей уже другой выговор, чем у родителей. При мысли, что ты все еще пребываешь в Сене и Уазе, чувствуешь себя как-то неловко. Но чудо уже свершается. С приходом к власти Лаваля исчез последний скверик, и после летних отпусков приходящей прислуге повысили почасовую плату на двадцать сантимов.

Читайте также: Величие Дюма и нищета демократии

Прекрасная аллюзия о Лавале! Спасибо, Селин, спасибо! Разрушение и замена Франции на нечто иное особенно прочувствованы в фильме Play Time. Не остается от нее уж ничего, есть лишь одинокий аэропорт, автотрассы, торговые центры, магазины хозяйственных и аптечных товаров и рестораны для джазовых оркестров. Париж существует лишь в отсветах и отражениях в стеклянных дверях небоскребов, как их называют сегодня. Юло — это воспоминание, подобное армии, которую тоже упразднили сегодня. Можно играть в военный парад, но и это скоро прекратится. Юло остается лишь умереть, а лучше — уехать. Невероятные декорации фильма никем не были использованы — их снесли, как обычно, чтобы построить очередную автотрассу. Франция стала подземной, она ушла под асфальт. А остальная история имеет малое значение.

Смелый режиссер и никем не финансируемый автор, Тати обанкротился, потому что люди, опьяненные телевидением, не имели больше способности созерцать метафизическое богатство и глубину каждой шутки. Телевидение — это то, что покрыло собою весь мир, как сказал Годар. Это черный прилив. А люди, что им надо? Им подавай американский сериал, потому что их мозги сдаются в аренду, подобно недвижимости на пустырях. Это не мои слова, так выразился патрон TF1, который тоже занимается недвижимостью.

Но вернусь к Юло, к его каникулам, зажатой англичанке и его услугам в теннисе. Фильм этот являет собою поэтическое и пластическое, механическое и звуковое совершенство (посмотрите его без звука, а затем послушайте, не смотря на картинку, а затем перемешайте оба варианта, и вы увидите). Кроме этого, он обличает механический аспект человеческой жизни, довольного повседневностью отпускника, псевдоциклическое время, железнодорожный транспорт (сирена и вокзал!), бесплодные словесные потоки. А в финале, конечно, ностальгия по невозможной любви, невыносимая ностальгия до наступления прогрессивных времен…

Оревуар, месье Юло, наши немые и внимательные глаза созерцают вас. Я снова увижу мою Нормандию, но на другой планете.

Перевод Татьяны Бонналь

Читайте самое интересное в рубрике "Мир"