Палач: человек или феномен - 2 октября 2002 г.

"Тут он взглянул в мою сторону; я поглядел на его лицо и всё понял..."

 "Идиот"

 

  «Он отрубил головы 200-м преступникам…» Так называется статья, опубликованная в испанской El Mundo , полный перевод которой представлен на сайте Inosmi.Ru .

  Он , говорится в подзаголовке, «не испытывает при этом никаких угрызений совести, но и вряд ли забудет первую казнь, которую увидел в возрасте 16 лет в Алжире. Палачом был его отец. Мэсонье воздает хвалу изобретению мсье Гильотена» .

  Он вспоминает первую казнь: «…Все произошло очень быстро. Лишь какие-то три секунды отделяют основание гильотины от вознесенного над ней ножа. Но ожидание и давящая напряженная тишина, окружавшие меня на протяжении вот уже целого часа, были настолько невыносимы, что когда нож упал – «шшшах!» - я закричал: «А-а-а!». И затем из свежей раны вырвался фонтан крови… И потом - несколько маленьких ручейков из сонной артерии… Не то чтобы к этому можно было привыкнуть, но, когда ты четко знаешь, в чем состоит твоя задача, то концентрируешься лишь на своей работе».

 

 Работа палача, феномен палача – тема статьи Кристины Фраде. В качестве примера взят Фернан Мэсонье (Fernand Meyssonnier), о котором подробно рассказывает автор.

 Первая казнь больше всего запомнилась Мэсонье. Тогда ему было 16, а его отец занимал должность главного палача Алжира. Мэсонье-старший за 30 лет - с 1928 по 1958 годы – отрубил головы 300 преступникам; сын продолжил дело отца с тем же успехом, казнив не менее 200 человек… Мэсонье-младшему большей частью довелось работать в то время, когда алжирский народ восстал и вел национально-освободительную борьбу против французского колониализма. Сам он был т.н. pieds-noirs – алжирец французского происхождения.

 Фернан Мэсонье дожил до 72 лет. El Mundo ни в коем случае не характеризует его как «садиста» или «кровожадного убийцу» – наоборот, издание повествует о том, как горячо любил Месонье балет и оперное искусство, что он был, судя по всему, истинным поборником правосудия, да к тому же еще изобретательным коммерсантом и основателем музея… и что ему было свойственно «гуманное отношение к людям».

 О себе сам Мэсонье красноречиво рассказал в книге «Слова палача» (Paroles de bourreau). В частности, о том, что выбрал, как и его отец, себе работу у гильотины «из-за тех привилегий, что давала эта работа» (положение в обществе, охрана, оплачиваемые путешествия, дружба с «большими людьми» и пр.). И вообще, палачи ни в чем особенно не нуждались – Мэсонье-старший держал вдобавок бар-ресторан, который обеспечивал этой «династии» неплохой доход…

 

 Мы не будем пересказывать всю статью в El Mundo и биографию Мэсонье – читатель при желании сам может ознакомиться с ней по ссылке в конце текста. Приведем еще лишь несколько цитат.

 Фернан Мэсонье – о том, чем для него первоначально была работа гильотинщика: «…это как пожизненная субсидия, предоставляемая в обмен на определенные услуги, в обычное время сводившиеся к казни двух-трех человек в год».

 О том, что не испытывал ни малейшего удовольствия от своей работы, но верил в необходимость возмездия: «Я исполнял приговор, не испытывая к осужденному никакой ненависти, какой бы ни была его вина. Но я никогда и не проявлял слабости, потому как всегда помнил о беззащитных жертвах, возможно, подвергнутых пыткам и о родственниках этих жертв. Я был карающей рукой Правосудия и горд этим…»

 О том, что иногда поступал по-своему: «Когда к смертной казни приговорили нескольких коммунистов лишь за то, что они развешивали на стенах города листовки, я не смог привести приговор в исполнение. Сказался больным и остался дома».

 Об «ошибках правосудия»: «Лучше сохранить жизнь 99 преступникам, чем казнить одного невиновного».

 О том, почему сейчас во многих странах мира отменяется смертная казнь: «Изменился менталитет людей, они стали более развитыми и чувствительными».

 «Я всегда знал, кого казню и за что. И, если государство возложило на нас эту печальную и тяжелую обязанность, то лишь потому, что нас считали справедливыми, честными и не держащими ни на кого зла в сердце».

 Однако, El Mundo отмечает: “ритуал приведения в исполнение смертного приговора Мэсонье-сын описывает настолько подробно, что по телу читателя начинают бегать мурашки». Вместе с тем, «и отец, и сын всегда следовали одному принципу: выполнить свою работу чисто и как можно быстрее, чтобы не продлевать и без того невыносимые страдания приговоренных».

 …72-летний Фернан Мэсонье, больной раком печени – о своей неизлечимой болезни: «Ха-ха-ха! Как могу я - человек, обезглавивший 200 преступников, бояться смерти? Это было бы нелепо» .

 

 В своем время “ПРАВДА.Ру” поднимала тему смертной казни в нашей стране, предлагала читателям высказаться. Тогда мы получили много откликов, наиболее интересные из них были опубликованы. Сейчас мы открываем новую дискуссию и предлагаем читателям по-своему ответить на вопрос , вынесенный в заглавие этого материала.

 

  Сергей СТЕФАНОВ

 ПРАВДА.Ру

 

  ***

 "...- Я непременно хочу слышать, - повторила Аделаида.

 - Давеча, действительно, - обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), - действительно у меня мысль была, когда вы у меня сюжет для картины спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать лицо приговоренного за минуту до удара гильйотины, когда еще он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску.

 - Как лицо? Одно лицо? - спросила Аделаида: - странный будет сюжет, и какая же тут картина?

 - Не знаю, почему же? - с жаром настаивал князь: - я в Базеле недавно одну такую картину видел. Мне очень хочется вам рассказать... Я когда-нибудь расскажу... очень меня поразила.

 - О базельской картине вы непременно расскажете после, - сказала Аделаида, - а теперь растолкуйте мне картину из этой казни. Можете передать так, как вы это себе представляете? Как же это лицо нарисовать? Так, одно лицо? Какое же это лицо?

 - Это ровно за минуту до смерти, - с полною готовностию начал князь, увлекаясь воспоминанием и, повидимому, тотчас же забыв о всем остальном, - тот самый момент, когда он поднялся на лесенку и только что ступил на эшафот. Тут он взглянул в мою сторону; я поглядел на его лицо и всё понял... Впрочем, ведь как это рассказать! Мне ужасно бы ужасно бы хотелось, чтобы вы или кто-нибудь это нарисовал! Лучше бы, если бы вы! Я тогда же подумал, что картина будет полезная. Зияете, тут нужно всё представить, что было заранее, всё, всё. Он жил в тюрьме и ждал казни, по крайней мере еще чрез неделю; он как-то рассчитывал на обыкновенную формалистику, что бумага еще должна куда-то пойти и только чрез неделю выйдет. А тут вдруг по какому-то случаю дело было сокращено. В пять часов утра он спал. Это было в конце Октября; в пять часов еще холодно и темно. Вошел тюремный пристав тихонько, со стражей, и осторожно тронул его за плечо; тот приподнялся, облокотился, - видит свет: "что такое?" - "В десятом часу смертная казнь". Он со сна не поверил, начал-было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, - так рассказывали, - потом сказал: "Всё-таки тяжело так вдруг"... и опять замолк, и уже ничего не хотел говорить. Тут часа три-четыре проходят на известные вещи: на священника, на завтрак, к которому ему вино, кофей и говядину дают (ну, не насмешка ли это? Ведь, подумаешь, как это жестоко, а с другой стороны, ей богу, эти невинные люди от чистого сердца делают и уверены, что это человеколюбие), потом туалет (вы знаете, что такое туалет преступника?), наконец везут по городу до эшафота... Я думаю, что вот тут тоже кажется, что еще бесконечно жить остается, пока везут. Мне кажется, он наверно думал дорогой: "Еще долго, еще жить три улицы остается; вот эту проеду, потом еще та останется, потом еще та, где булочник направо. . . еще когда-то доедем до булочника!" Кругом народ, крик, шум, десять тысяч лиц, десять тысяч глаз, - всё это надо перенести, а главное, мысль: "вот их десять тысяч, а их никого не казнят, а меня-то казнят!" Ну, вот это всё предварительно. На эшафот ведет лесенка; тут он пред лесенкой вдруг заплакал, а это был сильный и мужественный человек, большой злодей, говорят, был. С ним всё время неотлучно был священник, и в тележке с ним ехал, и всё говорил, - вряд ли тот слышал: и начнет слушать, а с третьего слова уж не понимает. Так должно быть. Наконец стал всходить на лесенку; тут ноги перевязаны и потому движутся шагами мелкими. Священник, должно быть, человек умный, перестал говорить, а всё ему крест давал целовать. Внизу лесенки он был очень бледен, а как поднялся и стал на эшафот, стал вдруг белый как бумага, совершенно как белая писчая бумага. Наверно у него ноги слабели и деревенели, и тошнота была, - как будто что его давит в горле, и от этого точно щекотно, - чувствовали вы это когда-нибудь в испуге или в очень страшные минуты, когда и весь рассудок остается, но никакой уже власти не имеет? Мне кажется, если, например, неминуемая гибель, дом на вас валится, то тут вдруг ужасно захочется сесть и закрыть глаза и ждать - будь что будет!.. Вот тут-то, когда начиналась эта слабость, священник поскорей, скорым таким жестом и молча, ему крест к самым губам вдруг подставлял, маленький такой крест, серебряный, четырехконечный, - часто подставлял, поминутно. И как только крест касался губ, он глаза открывал, и опять на несколько секунд как бы оживлялся, и ноги шли. Крест он с жадностию целовал, спешил целовать, точно спешил не забыть захватить что-то про запас, на всякий случай, но вряд ли в эту минуту что-нибудь религиозное сознавал. И так было до самой доски... Странно, что редко в эти самые последние секунды в обморок падают! Напротив, голова ужасно живет и работает, должно быть,, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, всё неконченные и, может быть, и смешные, посторонние такие мысли: "вот этот глядит - у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела...", а между тем, всё знаешь и всё помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и всё около нее, около этой точки ходит и вертится. И подумать, что это так до самой последней четверти секунды, когда уже голова на плахе лежит, и ждет, и... знает, и вдруг услышит над собой, как железо склизнуло! Это непременно услышишь! Я бы, если бы лежал, я бы нарочно слушал и услышал! Тут, может быть, только одна десятая доля мгновения, но непременно услышишь! И представьте же, до сих пор еще спорят, что, может быть, голова когда и отлетит, то еще с секунду, может быть, знает, что она отлетела, - каково понятие! А что если пять секунд!.. Нарисуйте эшафот так, чтобы видна была ясно и близко одна только последняя ступень; преступник ступил на нее: голова, лицо бледное как бумага, священник протягивает крест, тот с жадностию протягивает свои синие губы и глядит, и - все знает. Крест и голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и глаз снизу, - всё это можно нарисовать как бы на третьем плане, в тумане, для аксессуара... Вот какая картина. Князь замолк и поглядел на всех..."

  (Из романа Ф.М.Достоевского "Идиот")

Ссылки по теме:

  Inosmi.Ru:

  Исповедь человеколюбивого палача

  El Mundo:

  «Он отрубил головы 200-м преступникам…»(исп.)

  ПРАВДА.Ру:

  "ТЕРРОРИСТОВ НУЖНО СУДИТЬ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ!" - "НО ЭТО СЛИШКОМ ЛЕГКИЙ ВИД НАКАЗАНИЯ"

  НУЖНО ЛИ ВОЗОБНОВИТЬ В РОССИИ СМЕРТНУЮ КАЗНЬ? ПРИГЛАШЕНИЕ К ДИСКУССИИ

Поиск материалов на эту тему в проекте "Яндекс.Новости":