27.08.2003 21:33

Американец с русским паспортом купил весь старый Арбат

ЧУЖАЯ РЕЧЬ

Наши звуки просторны, наши буквы сверкают, пролетая по венам... Русский язык. Я облизываю пересохшие губы. Сердце жарко колотится!
Самое забавное, что эта история случилась Восьмого марта. Ко мне в гости зашёл приятель Алёшка, и мы отправились по Москве. Алёшкины родители обитают в подмосковном посёлке, а он учится в Москве, в МГУ, на физика, живёт в общежитии.
Мы вышли из метро "Библиотека Ленина", взяли по бутылке минералки и двинулись в сторону Арбата. Погода была пресная и сырая, асфальт мокро поблёскивал, кое-где встречался снежок. Мы шли навстречу ветру. Запивали серую погоду большими глотками холодной газировки. Неинтересный пейзаж вселял уверенность.
На старом Арбате неприкаянно шлялась экзотическая молодёжь. Под тяжёлыми от сырости навесами ютились лавочники с майками и матрёшками. Гладкие витрины не задерживали соскальзывающий взгляд. Громко галдящие иностранцы вызывали лёгкую тошноту. Мы перебрасывались словами, и чувство безмятежной уверенности стало перерастать в желание действия. У меня, по крайней мере.
Когда я кидал в урну свою пустую бутылку и англоязычная речь, проплывавшая мимо, ударила в очередной раз, дурацкая затея внезапно пришла мне в голову и выстроилась со всей очевидностью. Я решил притвориться американцем. Действительно, дурацкая мысль...
Сначала я просто прикалывался. Но в глазах и ушах окружающего мира я не был придуривающимся русским. Я был американцем. Главным здесь был шумовой эффект, важно было резкоамериканское произношение. Коротко стриженный, в чёрной кожанке, чуть агрессивный, я, должно быть, и внешне напоминал американского боя. Алёша же, высокий понурый парень с серыми глазами студента-физика, скорее подходил на роль "тихого русского", сопровождающего заграничного гостя по Москве. Так мы шли, я отпускал режущие слух англоязычные фразы, Алёша иногда кивал, встряхивая копной волос.
Остановились среди толпы, глазеющей на представление, — полуголые мужики ложились на битое стекло, протыкали себя шпагами и т.д. Это было занимательно: мужики раздевались в такую погоду, когда дул порывистый ветер, весь пропитанный таяньем льда. Минут с десять полюбовавшись на зрелище, я, американец, отпустил в адрес фокусников несколько звучных, восторженно-недоумевающих возгласов, похожих на яркие вспышки фотоаппарата. И мы двинулись дальше.
Я понимал, что своей противной крикливой речью пинаю себя. Отнимаю у себя — себя самого, вживаясь в чужой образ. Зачем я выбрал эту роль? От серой тоскливости, разлитой в московском воздухе в "праздничный день". От нежелания просто так плестись по длинному Арбату и беседовать ни о чём. Да, я играл. Как советский актёр в патриотическом фильме играет иноземца-шпиона. Может быть, я принёс себя в жертву...
У одного из лотков — тучная женщина в полиэтиленовом плаще.
- Мэй ай лук эт сам оф зис... — указал я на матрёшки, лакированные, насупившиеся, с рожицами вождей.
Алёша сказал:
- Можно ли взглянуть?
Женщина угодливо подвинула деревянного Путина, вынула из него Ельцина, стала крутить дальше. Алексей спросил о ценах, перевёл, я изрёк нечто нечленораздельное, вроде готовности раскошелиться. Женщина показала самую последнюю и самую маленькую — бедный вождь мирового пролетариата.
- Лэнин?
- Лэнин, Лэнин, — подстраиваясь под моё произношение, закивала продавщица. — А это кто? — увлечённая, даже разгорячённая, спросила она.
Я сделал паузу и вопрошающе-неуверенно произнёс:
- Брэжнэв?
- Правильно, молодец! — Она повысила голос. — Надо же, знает!
Ничего мы у неё, естественно, не купили. Я был жестоким актёром.
Но расцвет наступил позже — когда мы входили в бар, зовущий музыкой и огнём. Сели за столик, заказали по "мартини" со льдом, а Алексей сказал наклонившейся официантке в чёрной обтягивающей мини-юбке:
- Мой друг прибыл из Америки, он интересуется, какая программа у вас на эту ночь.
Официантка стала рассказывать, Алексей ломано переводил, я громко хвалил.
Официантка отошла. Всё это время с соседнего столика на нас во все глаза смотрели две девушки. Одна — лет девятнадцати, чётко обрисованная, с ребячьим чувственным лицом, похожая на щенка, готового лизнуть. Другая — пониже ростом, покрупней, со светлыми блестящими глазами, с большим ртом, на вид пятнадцати лет. Я приветственно поднял бокал "мартини". Та, что "щенок", вытянула губки:
- Вы — иностранцы?
- Нет, я сам-то русский, — сказал Алексей, — а вот это мой друг, Джек, погостить из Америки приехал.
- Подсаживайтесь к нам, — сказала ясноглазая девушка-15, два раза подряд очаровательно моргнув.
Мы сели к ним. Ясноглазая, кажется, её звали Оксана, немного знала английский (видимо, благодаря школе), но плохо (так сказала она) и постеснялась говорить с американцем непосредственно. Обе девочки обращались к мальчику Джеку через переводчика.
- Спроси у него, нравится ли ему Москва.
- Джек, ду ю лайк Москоу?
- О, ай лайк ит вери мач!
Потом я и девочка-щенок, её звали Даша, пошли танцевать. Я повёл её на площадку для плясок, обвивая талию длинной американской рукой. Дашины сладкие тонкие косточки, её порозовевшее личико, её тёплые телодвижения — всё это было прямо передо мной. Я придерживал её, склоняясь, как усталый путник к кусту дикого шиповника у пыльной дороги, к сочным шипам и мягким лепесткам... Я-американец и девочка-куст, мы плясали.
Снова сели на место, и оказалось, что там кроме Алёшки и ясноглазой девушки сидит ещё какой-то парень, щербатый, коренастый, с усиками, светло-жёлто теряющимися на лице.
Пока мы танцевали с щенком-Дашей, я и не заметил, как появился парень. С его первых слов стало ясно, что он хотя и в штатском, но — "полисмэн" - мент. И вот я с русским паспортом во внутреннем кармане кожанки сижу перед щербатым ментом — и зовут меня Джек, а он угодливо покупает закуску и пойло, заглядывает мне в глаза, подливает.
Я пил водяру рюмашками, но не забывал свою роль ни на секунду, а только всё больше становился американцем, говорил всё щедрее, уже не обрывочными фразами, а взаимосвязанными предложениями. И мент, который знал лишь по-немецки, "повёлся", и сквозь туман улыбались девушки, и льнула русая Даша с губами, мокрыми от водки.
А я между тем думал про себя: "Что же вы, суки, любите янки?.." Был задан вопрос об учёбе, и я пьяно назвал английский Кембридж, но с готовностью кивнули — значит, сошло. Спросили: как давно приехал? Неделю назад. На сколько? На месяц.
Было весело, а не тревожно среди этой дикой беседы, под девичьи улыбки, под Дашины касания, звон рюмашек "за Восьмое марта". И выяснялось, что мент, сидевший напротив меня, — не просто мент, а ответственный "за этот участок Арбата" - "фор зис парт оф Арбат-стрит". И официанты звали мента не по имени, а по кличке "Кот", а он ухмылялся в редкие усики. Потом появилось человек пять ментов, тоже в штатском, видно, что "Кот" был их начальником. С ними пришли грудастые бабы лет тридцати. Мы переместились в тёмный угол бара, на диваны, к большому столу.
И никто не догадался, что я — обыкновенный мальчишка с улицы, окружили вниманием, задавая одни и те же дебильные вопросы.
Только какой-то турок, который, рассказали, прибыл в Москву в начале 90-х и так здесь и остался, сидел в полумгле и с дивана недоверчиво поблёскивал глазами, а когда никто посторонний не слышал, глухо спросил у Алексея, указав на меня синим подбородком:
- А всё-таки откуда он?
Мне приспичило. Оказалось, туалет здесь платный. И мент-"Кот" пошёл сопровождать меня, причём вышагивал он деловито и самодовольно, мол, веду американца. В туалет с "Котом" пропустили без денег. Я уже сушил ладони под кондиционером, когда он, застёгивая ширинку, вдруг по-русски спросил:
- Сколько времени, не скажешь?
Я резко дёрнулся и испуганно ответил:
- Сорри?
Щербатый мент, подвыпивший, спохватился и рассмеялся. Он стал похлопывать меня по плечу, дружески бормоча: "О'кей, о'кей" - и уже себе говоря: "Блин, он же по-нашему не сечёт".
Назавтра рано утром предстояла учёба. Я хотел отоспаться, и мы с приятелем, крадучись, ушли в районе полуночи, когда опротивела жратва и компания. Но перед уходом я, Джек, коротко стриженный и чуть агрессивный, поцеловал двух девушек, особенно долго и нежно душку Дашу.
Мы с Алексеем уже подбирались к дверям, и тут к нам со всех ног бросился "Кот", красный и потный, он внезапно заметил нас уходящими.
- Как, уже? — проорал он сквозь музыкальные раскаты, блики плясали на его щербатом лице.
- Увы, у нас ещё назначена встреча, — в самое ухо замямлил ему Алексей.
Мент кивнул Алёшке, потом схватил мою руку и крепко жал, и долго-долго тряс.
И в этот момент мне стало очень плохо на душе.
- Ты чё, мужик? — вдруг сказал я, задыхаясь от слёз. — Дурак, да?
Но новый раскат музыки заглушил мои слова, "Кот" улыбался в усики. Лишь Алёшка, догадавшись, что я заговорил по-русски, резко потянул меня, Джека, на выход.