Лекарство от депрессии по французскому рецепту

На исходе короткого лета наш постоянный автор, писатель Николя Бонналь призывает на минутку отвлечься от тривиальных забот, "вырваться из матрицы" и погрузиться в созерцание природы, способной дать человеку главное: внутреннюю свободу и равновесие. Причем не обязательно для этого ехать в Альпы или Индию. Достаточно открыть томик Сенанкура.

Фото:

Восходят горы, и нисходят поля,

в место еже основал еси им.

Псалом 103 

Летом ничто не может сравниться с горами. Для любителей высокогорий и созерцательных туристов я хотел бы напомнить о романтической эпохе, в ходе которой аристократический цвет первопроходцев открывал красоты и величия Альп и альпийских озёр.

Между прочим, тут следует сказать, что французский язык достигает своих вершин в Альпах и на природе в момент наступления сумерек нашей французской цивилизации (имею в виду наполеоновский ее эпизод), что в совершенстве описал Толстой в своем эпическом романе. В этот момент наша проза ускользает из железного ошейника классики и в качестве цели избирает себе глубины бытия и его мистерии, в то время новый прилив сил в христианстве сыграл очень важную роль.

Наши великие писатели всё еще состоят из аристократов, травмированных до глубины души Революцией: Шатобриан, Ламартин (его "Грациелла" — настоящее сокровище литературы, это был любимый французский текст Джойса), конечно же — Токвиль и Сенанкур. То была лебединая песня нашей аристократии, которая подхватила литературный факел, неблагоразумно доверенный в предыдущем веке всем возможным уличным дидро и аруэ.

Будучи по натуре персонажем неясным, скромным философом, человеком нерешительным, но достойным, Сенанкур в 1804 году публикует неполный, но совершенный текст — "Оберман", который очерчивает связь между романтическим "недовольством жизнью" и нигилистической современной депрессией. Я тут не собираюсь производить перепись мук его несчастной психологии, так как в настоящее время мы с нашими "пси" слишком хорошо подготовлены к таким вопросам.

Но хочу напомнить о некоторых красотах его прозы, в то время как Оберман — сверхчеловек, наконец, заслуживший своё имя, оставляет ницшеанское брюзжание и идет очиститься в "высшем воздухе", как сказал бы Бодлер. Сенанкур ясно предвосхищает современную "аседию" — леность и апатию — производную атеизма и физической лености:

"Я хотел бы познать всю землю. Я бы хотел, чтобы не я увидел ее, но чтобы она была увидена мною: потому что жизнь слишком коротка для того, чтобы я успел превозмочь мою природную леность".

Затем он пробует силы в восхождении, это было еще в то время, когда гора и долина Шамони не были заполонены туристическими автобусами и грузовиками: там герой может открыть для себя абсолют, который он завоевывает своей физической силой (то было тогда в новинку):

"Итак, я отослал моего проводника, и я пробую свои собственные силы; я хотел, чтобы ничто наёмное не разрушало этой альпийской свободы, чтобы никакой человек с долины не ослабил суровости этого дикого края. Я чувствовал, как растет мое собственное бытие, оставшееся в одиночестве перед препятствиями и опасностями, по своей природе довольно затруднительными, вдалеке от искусственных трудностей и хитроумного давления, что оказывают на нас другие люди".

После вполне символического обряда снятия с себя всех металлов наш горец-философ устремляется к надменному одиночеству — он уже не далек от того, чтобы найти настоящее ницшеанское детство, но более возвышенное и завоевательное:

"Я оставил земле мои часы, деньги, все, что было со мной, так понемногу я снял почти всю мою одежду, и я удалился, даже не позаботившись о том, чтобы спрятать все это. Итак, вы скажете, первым действием моей независимости была, по меньшей мере, некая странность; так я походил на тех слишком зажатых и ограниченных в свободе детей, которые, предоставленные сами себе, занимаются лишь легкомысленными поступками".

Читайте также:  Как покинуть Матрицу летом

Сенанкур, который ненавидит Париж, где его всегда задерживают "дела", на горных высотах пользуется удобным случаем, чтобы уничтожить давящую на него матрицу:

"Там, в низинах — составляет необходимость то, что обычный человек бесконечно портится и разрушается, вдыхая сию социальную атмосферу — такую плотную, грозовую, полную брожений, вечно встряхиваемую шумом искусств, грохотом показных удовольствий, криками ненависти и нескончаемыми жалобами тревоги и боли. Но здесь, среди пустынных гор, где небо более необъятное, где воздух более устойчив, где времена менее стремительны, а жизнь более постоянна — тут вся природа красноречиво выражает более великий порядок и более видимую гармонию, вечное соединение. Тут человек вновь обретает свою изменяемую, но неразрушимую форму; он вдыхает дикий воздух вдалеке от социальных испарений; его бытие принадлежит как ему, так и всему миру — он проживает реальную жизнь в возвышенном единстве".

Затем Оберман экспериментирует — если позволите так выразиться — с настоящим духовным опытом, словно с неким просвещением, которое зиждется на особом, отличном вдохновении, на пневматической — дыхательной — воле, наконец очищенной от нижнего мира. И тут мы оказываемся пред лицом прекрасного текста, одновременно мистического и практического (какая необходимость ехать в Индию на поиски того, что можно найти у себя дома?):

"Потом все войдет в абсолютный покой, как если бы даже сам звук перестал существовать, а собственность звучащих тел была стерта с лица вселенной. Тишина никогда не была познана в суматошных и шумных долинах: лишь на холодных вершинах царит неподвижность, великое и торжественное постоянство, которое никакой язык не в состоянии описать, и никакое воображение не может достигнуть. Без воспоминаний, принесенных с долин, человек там не сможет поверить, что вне его есть какое-то движение в природе, даже течение небесных тел будет для него необъяснимым; и все — вплоть до изменений паров и испарений — покажется ему существующим в изменении. Каждый настоящий момент времени покажется ему непрерывным, у него будет уверенность, — так никогда не получив самого чувства, — о непрерывной последовательности вещей, а беспрерывные изменения вселенной его мысли представятся как непознаваемые тайны".

Звук, тишина, выход за пределы физического (и воображения), сдвиги времени — всё мы найдем в этом тексте. А наш автор, немного с опозданием, напоминает себе, что он — писатель:

"Нужно было записать то, что я испытал, но в то время я неким чрезвычайным образом перестал ощущать. В этой заботе сохранить свою мысль, чтобы потом найти ее в другом месте, есть что-то подневольное, которое держит в своих цепких заботах жизнь зависимую".

Спускаясь со своих высоких гор (а есть и такие горы, которые опускаются…), Сенанкур воспевает простоту и крестьянскую жизнь — и это без всякой демагогии и полный вдохновения. Он окликает тех, кто живет согласно природе:

"Лишь вы умеете наполнить вашу жизнь, люди простые и справедливые, полные доверия и выраженных привязанностей, чувств и покоя, вы ощущаете свое существование во всей полноте и хотите видеть труды ваших дней! Вы помещаете вашу радость в порядке и домашнем мире, на чистом челе друга, на счастливых губах женщины. Никогда не приходите в наши города подчиниться жалкой посредственности и высшей скуке! Не забывайте природных вещей: не предавайте ваше сердце тщетному беспокойству сомнительных страстей; их цель всегда косвенна, она утомляет и приостанавливает жизнь до наступления немощного возраста, который слишком поздно начинает лить слезы по небытию, в котором потерялась способность делать благие дела".

И я, конечно, дам завершительное слово Сенанкуру, в своем непревзойденном изречении он нам указывает, как мы можем избежать наивысшей степени современного соблазна — психической усталости:

"Странная вещь это состояние подавленности, в котором человек, у которого есть еще какие-то силы, позволяет растрачиваться своей жизни, в то время как требуется так мало, чтобы вытащить его из этой летаргии".

Перевод Татьяны Бонналь

Читайте самое интересное в рубрике "Общество"