Последнее интервью Леонида Филатова

Минутное счастье Леонида Филатова

Этого человека мы знали разным. Популярнейшим актером, звездой экрана и одним из лидеров театра на Таганке. Талантливым сценаристом и режиссером. Успешным литератором, выпустившим 22 книги. А еще - как мужественного человека. Часто мы и сами не ведаем о своем запасе прочности, пока нас не проверят на стойкость. Филатова «проверили» основательно - и тот натиск судьбы он держал стоически. Тогда мы открыли его как умудренного болью сказителя судеб - в ипостаси ведущего передачи «Чтобы помнили», которая пробуждает не только память, но и совесть. О последней встрече с Леонидом Филатовым - в материале Валентины СЕРИКОВОЙ.

- Леонид Алексеевич, вы единственный ребенок у родителей?

- У меня был старший сводный брат от первого отцовского брака, которого тоже звали Леней. Почему он и меня назвал Леней - неизвестно. До сих пор не пойму, что им руководило. Так отцу, наверное, нравилось. Когда я получил письмо, где крупно было написано «скончался ваш брат Леонид Алексеевич Филатов» (один в один мое имя), то даже вздрогнул. Я как-то собрался на его могилу, и меня просто ужас охватил от этой надписи. Кстати, по случайному и смешному стечению обстоятельств мои родители однофамильцы, тоже оба Филатовы.

- У вас в «Гусарском цикле» есть такие строчки: «Когда б вернул мне жизнь Всевышний и вновь вручил мне пистолет, я б точно так же лопал вишни и целил просто в белый свет!». Можно сказать, что Он вам ее и вернул, пограничный, критический момент вы испытали. Вот это «точно также» остается, или вы, исходя из пережитого, что-то сделали бы по-другому?

- Ну, разумеется, конечно! Человек, который заглянул ТУДА, автоматически становится другим. Совершенно! Он не меняется во всем, все-таки его «я» остается, но поиска какого-то экстрима уже нет, желания вступать в полемику тоже, это кажется чем-то лишним, суетливым. И совсем уж мерзкими выглядят намерения кого-то оскорбить или унизить. Я, особенно в зрелые годы, никогда патологически такого желания и не испытывал, но у меня бывали всякие срывы. А «вернувшись», ты психологически и даже биологически меняешься. Может я что-то сделал не так, и Господь меня поправил таким вот внятным образом, чтоб я понял.

- Говорят и очень справедливо, что страдания - это пища для роста души.

- Наверное, да. Но только я бы так аскетично, по-монашески, не ставил вопрос: вот, мол, страдания воспитывают душу. Это такая наша русская теория. Я бы так сказал: страдания входят в непременный «пакет» условий самовоспитания. Если человек не знает, что такое страдание, как он узнает, что такое любовь? Так что страдание - вещь необходимая. Творческому человеку особенно.

- А какие из них вам было выносить тяжелее - физические или душевные?

- Долгое время я страшился как раз физической стороны дела, именно превозмогания боли. А потом выяснилось, что это, собственно, и не самое главное. Гораздо страшнее думать, что ты теперь таким и останешься, или скоро умрешь. Чем больше проходит времени, чем меньше врачи говорят тебе оптимистических и утешающих вещей, тем яснее начинаешь понимать, что тебя уже перевели на другую территорию. И, конечно, это ощущение удручает. Но, как сказал Достоевский, ко всему-то подлец-человек привыкает.

- А разве к этому можно привыкнуть?

- Можно… Можно. Но, во-первых, возле меня все время жена и мама. И позволить себе превратиться в рухлядь в их глазах я не могу, они и так бог знает что со мной пережили. Моя жена прожила со мной в больнице годы, бросив успешную актерскую карьеру, сцену, практически все. Мама, которой уже далеко за семьдесят, год возила меня в коляске. Допустить еще при них раскисать - нет! Во-вторых, человека что-то держит, все время хватаешься за жизнь каким-то участком мозга. Например, молодая девочка, медсестра, знающая меня в другом качестве, по кино, видит перед собой какого-то деда, который уже и руки не подымет. О шаловливом глазе даже говорить не приходится. Такие вещи заставляют устыжаться, хочется немножко встряхнуть себя. Знаете, мне кажется труднее всего в этой ситуации стремление не пожалеть себя. Все себя жалеют. Все, как один, даже самые жесткие люди. Так вот не надо доводить себя до этого состояния, нужно понимать, что ТАМ уже много людей лучше тебя, крупнее калибром. Чехов, например, уходил довольно жестко, хотя он мягкий человек, интеллигент. Но ни писка, ни звука не проронил. А как мужественно уходил Пушкин, который был совсем мальчиком. Что это за возраст - 37 лет? Жуковский говорил ему: «Ты кричи, кричи». Никаких обезболивающих тогда еще не было, но он терпел, говорил: «Нет уж, там Наташа, дети. Неужели я не могу победить этот вздор?».

- У Григория Горина есть строки о том, что смерть боится казаться смешной. Того, кто над ней смеется, она обходит стороной.

- Это, конечно, фраза, но в ней есть великая вещь, если человек себя держит… Казалось бы для кого, для чего? Для себя! Надо уйти тихо, достойно. И так хлопот с похоронами доставишь (смеется). Соблазн пожалеть себя в эту минуту велик, а жалеешь себя уже давно. Более того, лелеешь и холишь в себе это, становишься слезливым, истеричным. И, в конце концов, противным. Но я старался себе этого не позволять. Мне пересаживали почку в научно-исследовательском институте трансплантологии и искусственных органов, директор которого академик Валерий Иванович Шумаков. И я увидел там такое! Даже жаловаться неудобно, когда рядом везут человека, которому хуже, чем тебе, в сто раз. Потом, когда приходишь утром на диализ, видишь пустую койку и все понимаешь, начинаешь вести себя скромнее. Так получается независимо от твоей воли.

- Когда-то по поводу передачи «Чтобы помнили» вы процитировали слова Ницше: «Сначала ты заглядываешь в бездну, а потом бездна заглядывает в тебя». У вас такое ощущение возникало?

- Эти слова напомнил мне мой друг Володя Качан. Всякие были разговоры, которые до меня доходили. Мол, он делает передачи про мертвецов, вот они его и забирают. Этот уровень даже не обсуждается. Что ж, нам никого не помнить? За десять лет уже сто передач сделали. Наше время противно своей беспамятностью. Нувориши ориентированы на всякие гарварды, а понять, что здесь происходит, тем более, полюбить - они не хотят, брезгуют. Поэтому у них такое ощущение, что тут никогда ничего хорошего не было. Секундочку! Как это не было? Вы что ли самые хорошие? Молодой человек не знает кто такой Шукшин. Машу Шукшину он знает, потому что она ведет передачу, а про Василия Макаровича не слыхивал. Вопрос «читал ли?» вообще не стоит. Хотя бы знал - кто это. Так стремительно и сознательно все замазывается!

- Мне кажется, что автора знаменитой сказки «Про Федота-стрельца» забвение обойдет стороной…

- «Федота» я писал для себя. Вообще эта вещь сочинялась для одного голоса и кажется такой легкой, что на первый взгляд ее вроде нетрудно сыграть. Но когда я недавно посмотрел присланную кассету с новым фильмом, то выяснилось, что играть ее нельзя. Это для такого варианта: сели двое-трое за стол - и прочитали довольно отстраненно. А если начинается представление, то исчезает юмор, появляется натуга и вообще непонятно, что там смешного. Мне только первая картина Сергея Овчарова по «Федоту-стрельцу» понравилась. Еще шел интересный антрепризный спектакль на базе нашего театра «Содружество актеров Таганки», где играли замечательные артисты Инна Ульянова, Юра Смирнов, Леша Жарков, Саша Носик, сын покойного Валеры Носика. Они лихо это делали, купались в тексте.

- Как актер, вы ведь причастны к открытию у нас такого жанра как экшн, снявшись в «Экипаже». Не знаю, как вы теперь к этому относитесь…

- Очень хорошо отношусь, эта картина дала мне популярность и возможность выбирать. Для нас тогда этот жанр был действительно новым, хотя вообще он существовал много лет. И заслуга режиссера Александра Митты даже не в том, что он сделал принципиально новое кино, а в том, что как человек талантливый он все это в такое крепкое варево увязал. К тому же все было сделано за «три рубля» в отличие от западных кинокомпаний, которые на картину такого рода тратят десятки миллионов долларов. Комбинированные съемки у нас получились потрясающие, Митта для этого грандиозных пиротехников находил. Оказывается, все Левши на месте, нет индустрии, хозяина. Скажем, когда я ставил «кошку» на разломанный хвост, самолет стоял на земле, и работали ветродуи. А чтоб я не простудился, надевали специальный комбинезон. Меня вообще бог миловал. Хотя надо сказать, что из тридцати с лишним картин примерно в пяти я остаюсь жив. Во всех остальных мой герой или умирает, или его убивают. В картине «Загон» меня расстреливают из автомата, в «Избранных», «Европейской истории» и «Берегах в тумане» - тоже убивают, в «Забытой мелодии» я умираю и так далее.

- Вы только сейчас эту тенденцию проследили? Ведь многие актеры таких сценариев боятся, избегают.

- Нет, я это давно понимал. Играть смерть нехорошо, это довольно глупое дело для артиста. Но если б мне сказали ложиться в гроб, я б не стал. Хотя у Шекспира почти везде убивают, что ж тогда - не играть Шекспира?

- Леонид Алексеевич, а чем для вас наполнилось понятие любовь, начиная с первого чувства и до сегодняшнего дня?

- Прежде всего, оно вроде бы уже и в формулу облеклось. Хотя меня всегда раздражали формулы типа того, что любовь побеждает все. Выяснилось, что все слова - шелуха. Оказывается, любовь - это результат долгого накопления человеком определенного опыта, и не будь этой категории в моей жизни, не будь моей жены Нины, такой как она есть, такой мамы (ведь любовь обозначает не только притяжение полов), таких замечательных товарищей, как Леня Ярмольник, Володя Качан, кто знает, чем бы дело кончилось? Меня это чувство и спасло.

- Я знаю, что ваш сын принял сан…

- Он служит в храме города Видное под Москвой. Но он там не настоятель, разумеется, а рядовой священник. А у меня есть свой духовник, который приезжает ко мне домой, правда, редко. Во всяком случае, причастие и исповедь для меня вещи обязательные.

- А вы давно крестились?

- В 33 года. И это стало абсолютно сознательным шагом. Мне уже надо было менять мозговые решетки, я чувствовал, что не так живу. Я пошел в церковь и крестился. Впечатление от обряда у меня осталось странное: в церкви лежало два покойника, и тут же в уголке меня крестили. А я стоял и думал: как все близко.

- Наверное, не смотря ни на что, у вас есть многие компоненты счастья. Вы успеваете узнавать эти мгновенья?

- Трудно сказать. «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Счастье - понятие индивидуальное, и мне кажется, в пространстве оно не витает так, чтоб взять и уловить. Это секунды, минуты. Если сложить всю жизнь, может, 15 минут счастья и получится. Но они все твои...

Валентина СЕРИКОВА ,
"Независимое обозрение"