Величие Дюма и нищета демократии

Дело самое священное в мире, — сказал Атос, —

Фото:

это вставать на защиту попавших в беду, на защиту королей и религии.

В эпоху, когда из-за трусливого малодушия, безразличия зомби и духа коллаборационизма западная демократия повсюду собирается поставить у руля власти исламистов, презирая, конечно же, права христиан и даже мусульман и арабов, мне кажется важным напомнить моим читателям величие такого гения либертарьянца, как Дюма.

Однако, в то же время, его заточение (это можно назвать лишь так и никак иначе) в Пантеоне — в месте, что предназначено для всякой канальи века Просветителей — не должно заставить нас забыть необъятный гений, ни с чем не сравнимый стиль и высокую порядочность человека, каким он был, наследуя своего отца, который в свое время в Альпах обратил в бегство австрийцев, был участником революции и уволен в отставку Наполеоном.

Читайте также другие статьи французского ученого Николя Бонналя:

Почему Голливуд страдает русофобией

Западная культура как оружие уничтожения

Дерзкие замечания француза о Франции

Я читаю и снова перечитываю Дюма, чтобы оставаться французом. Это единственный, найденный мною способ. У нас есть Нерваль, есть Ростан и Равель. Во мне не много осталось от француза, и по многим причинам. "Богатые дураки отдают концы", бедные просвещенные — тоже!

Дюма — это настоящая Франция. Дюма — это еще сохранившийся дух королевской площади, дух воинственности, пиршеств и приключений, и в нем маленький герой, по-французски ясный и безмятежный, всегда острый на слово. Все это — до того, как он превратится в мальчишку на побегушках у Жюля Верна или в полное ничтожество в XX веке.

Дюма-метис воплотил в себе всю традиционную французскую мудрость, похожую на ту, что сохранили канадские лесные трапперы, что брали себе в жены индианок, — на этих охотников Дюма походил очень во многом. И вовсе не случайно, он вдается в историю великих веков: XIX уже по-старчески закашливается.

9 Фото Мировая премьера "Мушкетеров" в 3D

Как вы знаете, перед гением я предпочитаю отойти в сторону, поэтому я цитирую, а так как у людей больше нет времени для чтения — это им не повредит.

Приведу один пассаж, который освежит, как бы сказал Леон Блуа, воображение людей благородных и роялистов. Им или тому, что от них осталось, это очень понадобится… Это в романе "Двадцать лет спустя" глава LXI (в русском переводе — Х глава второй части), в которой Атос объясняет д'Артаньяну, что тот ошибся в выборе лагеря, потому что пошел биться за Кромвеля против бедного короля Карла. Тут великий Александр достигает вершин своей прозы. И его величие состоит именно в том, что он вполне мог выступить с оружием или за республику, или за заговорщиков, продолжая при этом писать. Д'Артаньян набрасывается на друга с возражениями, и этим самым он отодвигает себя на должное ему место плебея:

…Я присягал повиноваться и повинуюсь. Но вы, не приносившие присяги, как вы сюда попали и какому делу служите?

— Благороднейшему на свете делу, — ответил Атос, — защите и охране угнетенного короля [защите бедствующих, королей и религии]. (Мы должны проинформировать нашего читателя, что наиболее доступный русский перевод (Москва, "Художественная литература", 1977) достаточно неточен и неверен оригиналу (спросите себя, почему?…), поэтому недостающие фрагменты мы добавили в квадратных скобках. — Автор.) Друг, супруга и дочь его оказали нам высокую честь, призвав нас на помощь . Мы служили ему, насколько позволили нам наши слабые силы, и усердия у нас было больше, чем возможностей. Вы можете держаться, д'Артаньян, иных взглядов, можете смотреть на вещи иначе, мой друг. Я не стану вас разубеждать, но я вас порицаю.

— О! — сказал д'Артаньян. — Да какое мне дело в конце концов до того, что англичанин Кромвель взбунтовался против своего короля — шотландца. Я француз, и меня все это не касается. Как вы можете делать меня ответственным за других?

— В самом деле, — подтвердил Портос.

— Но вы дворянин, все дворяне — братья, а короли всех стран — первые из дворян. А вы, д'Артаньян, потомок древнего рода, человек со славным именем и храбрый солдат, вы помогаете предать короля пивоварам, портным, извозчикам [потому что слепая, неблагодарная и глупая чернь всегда находит удовольствие в унижении того, что стоит выше ее]. Ах, д'Артаньян! Как солдат вы, может быть, исполнили свой долг, но как дворянин вы виноваты.

Все благородные люди — братья, а чернь — слепа, неблагодарна и глупа! Спасибо, великий Александр! Пойдемте-ка теперь объяснять скорбному экс-министру, что та самая сволочь, что привела его в веселое настроение, линчевав полковника Каддафи, линчевала и американского посла, стреляя по его портрету! А если здоровяка-толстяка министра ЕС линчует отупевшая толпа тошнотворных факиров? Им пошлют извинения? Наградят?

Так как я упомянул тут жалких политических деятелей, то к слову хочу привести удивительные строки Дюма, что относились к Гамбетте и которые в их точности предвозвестили политически корректную промывку мозгов наших постисторических неодиктатур. В них мы узнаем без труда Саркози, Ширака, Берлускони, Миттерана — кого угодно. Строки эти были процитированы Дрюмоном — поклонником отца и другом сына, также великим человеком, оставшимся, как и Селин, непонятым и недооцененным.

Гамбетта, — говорил он, — взывает лишь к инстинктам, души он не касается, он всегда находится в отправной точке. Он жизнь свою проведет, все начиная сызнова. Он замкнулся в черном ящике атеизма, и там он будет биться головой, веря, что пробил небо, но ему удастся лишь сотрясать крышку, похожую на взбесившуюся игрушку. И он никогда из него не выберется — у него ноги увязли в том, что мертво. И чтобы не подчиниться принципу, он намертво приклепает себя к системе. Он сидит на пружинах и остается неподвижен, он ужасен и пуст, он и дьявол во плоти, и доброе дитя. Какое противоречие! Он притворяется, что он повелитель тех, кто больше не хочет иметь хозяина, он притворяется богом тех, у кого его больше нет. Тут бояться нечего, и что еще более грустно — от этого человека нечего больше ожидать. От него остались только слова. Он умрет от вспышки истины, подобно его предку циклопу Бронте, умершему от стрелы Аполлона.

Проводить жизнь, все начиная сызнова, — прямо в яблочко про политика-демократа. В этом чувствуется преобразование светской школы! Спасибо тебе, великий Александр. Даже если мы знаем благодаря Фрицу Спрингмейеру, что три мушкетера были перехвачены Диснеем, ЦРУ и программами промывки умов, нам остается лишь в душе следовать той эпохе, раздумывая над строчками:

Дело самое священное в мире, — сказал Атос, — это вставать на защиту попавших в беду, на защиту королей и религии.

Перевод Татьяны Бонналь