Книги-маяки: Овод, сердце-жало

Существует ряд книг, про которые можно сказать: если ты в юности над ними не плакал — у тебя нет сердца. К числу таких произведений, безусловно, относится "Овод" Этель Лилиан Войнич. Эта книга про итальянского революционера светит молодым читателям, и особенно читательницам, как пламенное сердце Данко, зато у взрослых вызывает немалый скепсис.

Фото:

Роман Этель Лилиан Войнич "Овод" в Советском Союзе был включен в список книг, строго рекомендованных к прочтению юношеству. С одной стороны, в этом нет ничего удивительного: на каких же еще идеалах воспитывать советскую молодежь? Пламенный несгибаемый революционер и богоборец, положивший свою довольно-таки молодую жизнь на алтарь битвы с проклятым "кровавым режимом" — настоящий пир духа, образец для подражания, а еще — чертовски привлекательный романтичный объект для молоденьких гражданок, ливших горючие слезы над разбитым сердцем и простреленной грудью героя. В общем, посыл ясен: парни — будьте такими, как Овод, девки — влюбляйтесь в таких.

Читайте также: Первомай — мир, труд, забастовка

Но это — взгляд лишь с одной стороны. Если заглянуть с другой, то картина предстает куда менее пафосная и даже немного смешная. Знаете ли вы, когда был впервые издан в России "антихристианский" революционный "Овод"? В царской России. А знаете, какой журнал его напечатал? "Мир Божий"! Вот тебе и богоборческое произведение, вот тебе и борьба с режимом.

Что же касается аудитории "Овода", то Войнич была бы и обижена, и огорчена тем, что книжку заглатывают подростки, едва достигшие пубертатного возраста. Она неоднократно заявляла, что это — произведение для взрослых. А это значит, для людей, склонных не столько упиваться яркими эмоциями, сколько логически рассуждать и читать между строк. То есть то, чего не сумели сделать советские цензоры, в отличие от Войнич, плохо знавшие Библию. А ведь двусмысленность "Овода" начинается даже не с первых строк — с эпиграфа!

"Оставь; что тебе до нас, Иисус Назареянин?", — вот какие строки вынесены в начало произведения. Читавшие "Овода" согласно кивнут: в самом деле, герой, в первой части книги разочаровавшийся в Боге, вторую часть отвергает Его всевозможными способами, а стало быть, эти слова вполне можно приложить к самому Артуру-Оводу. Но кому принадлежит "авторство" эпиграфа? Это слова из Евангелия от Луки, а произносят их… злые духи, одолевшие бесноватого человека. Можно, конечно, и мелких бесов, корчащихся от имени Христова, взять за образец, спору нет, но согласитесь — это несколько портит впечатление от "высокого" и "святого" революционного богоборческого движения и его представителя — Овода.

Первую часть книги о романтичном юноше Артуре, его страданиях и разочарованиях в любимых друзьях и любимом "падре" Монтанелли, католическом священнослужителе, имевшем неосторожность оказаться настоящим отцом главного героя, читаешь в юности с искренним состраданием. А немного повзрослев, воспринимаешь рассказанную историю уже с некоторым недоумением: что же он за оранжерейный цветок, раз решил вешаться из-за пощечины любимой девушки, и почему нужно заниматься богоборческим вандализмом, узнав имя своего родного отца? Что же это за революционное дело такое, которому служат подобные истерички в штанах? Какой переворот можно устроить с такими-то нервами?

Но конечно, Артура в первой части жалко. Все-то на него свалилось в один день: и любимая бросила, и невольным предателем близких друзей стал, и "падре" оказался родным папой… Начнешь тут заикаться, пожалуй, и удерешь хоть на край света, вооружившись молотком, расколошматившим глиняное распятие.

Но вторая часть о вернувшемся из Америки Оводе просто поражает: это ж надо было так заботливо холить и лелеять свою истеричность, пестовать свою глубокую полудетскую душевную травму, растить немыслимый эгоизм и при этом претендовать… на место Бога! Конечно, Овод подкупает своей искренностью, своей глубокой уверенностью в собственной правоте и нетерпимостью ко всем мнениям, кроме собственного. Только что доброго несет в себе этот человек, сладострастно мучающий себя и окружающих, изводящий своими капризами любящую его женщину, измывающийся над всеми проявлениями добрых чувств?

ПретензииОвода,который,прямоскажем,вовсехсвоихбедахвиноватсам,обнажаютегонепомерную гордыню. Неясно, какой логикой руководствовался Артур, но после всех скитаний и мучений он решил, что достоин занять место Христа. Более того — он требует себе это место, он шантажирует, он выкручивает руки родному отцу, пришедшему в темницу навестить его. Для Овода существуют одни-единственные страдания: его собственные. Все остальные, судя по всему, в глазах революционера — бревна бесчувственные.

Читайте также: Звезда и смерть Валерия Ободзинского

"Будем честными до конца. Мы не сможем протянуть друг другу руки над той глубокой пропастью, которая разделяет нас. Если вы не смеете или не хотите отречься от всего этого,- он бросил взгляд на распятие, висевшее на стене, — то вам придется дать свое согласие полковнику (на расстрел Овода — Ред.)… Вам нужно выбрать одного из нас. Если вы любите меня, снимите с шеи этот крест и пойдемте со мной. Мои друзья готовят новый побег, и в ваших силах помочь им. Когда же мы будем по ту сторону границы, признайте меня публично своим сыном. Если же в вас недостаточно любви ко мне, если этот деревянный идол вам дороже, чем я, то ступайте к полковнику и скажите ему, что согласны. Но тогда уходите сейчас же, немедленно, избавьте меня от этой пытки! Мне и так тяжело… оставьте своего бога! Выбирайте — он или я. Неужели вы поделите вашу любовь между нами: половину мне, а половину богу! Я не хочу крох с его стола. Если вы с ним, то не со мной", — требует арестованный Овод от Монтанелли, который готов устроить побег и пожертвовать ради сына всем, вплоть до самой жизни.

"Артур, Артур! Неужели ты хочешь разбить мое сердце? Неужели ты доведешь меня до безумия?", — молит его несчастный отец, лишь за десять минут до этого обретший своего сына. "Выбирайте между нами", — безжалостно настаивает Овод. А до этого он обвиняет своего отца во всех грехах: оказывается, это Монтанелли виноват, что юный Артур психанул и сбежал за границу, где стал рабом на сахарных плантациях, цирковым шутом, калекой… Все вокруг виноваты и все вокруг плохие. Вокруг своей же головы Овод зрит исключительно нимб великомученика.

Дело, как мы помним, кончается плохо: Монтанелли не отрекается от Бога и дает согласие на расстрел сына. "Галилеянин победил", — мрачно думает по этому поводу "любящий сын", дословно повторяя мысль императора Юлиана Отступника, точно так же бессмысленно положившего жизнь на борьбу с Галелиянином-Христом. Но смерть Овода доводит кардинала до настоящего, неиллюзорного безумия и скоропостижной смерти. Жалеть, правда, при этом все равно все продолжают убиенного Артура: как же, ведь он так прекрасен, благороден, рыдал после ухода падре всю ночь, да и расстрелом своим командовал — настоящий боец! Прочитай и обревись.

Безусловно, такой герой — настоящая находка для читательниц всех эпох, обожающих жалеть этаких "страдальцев" и представляющих себе, как они отогревают и спасают их израненые души. Тысячи юных девушек представляли себе, как голова Овода склонится на их трепетную грудь, он вздохнет и наконец-то обретет покой. Сколько их мысленно перевязывало и исцеляло его раны, спасало его из тюрьмы, подбирало "недострелянного" (в мечтах) после расстрела и доводило дело до счастливой свадьбы? Но многие ли из мечтательниц понимают, что в реальной жизни такой мужчина — сущий кошмар, изверг и натуральный вампир?

И много ли юношей, считавших, что вот он — идеал борца и революционера, осознают, что никогда истеричный мужчина, упивающийся своими и только своими страданиями, не сможет быть настоящим воином и спасителем страны?

Читайте также: Дмитрий Шпаро, научивший любить Арктику

Но тем не менее, это — взгляд взрослого. Когда "Овод" попадает в руки 12-13-летним, от них, до конца вживающихся в шкуру героя, сложно ждать переживаний и состраданий к чужим мукам. А блистательная фигура Овода и его трагический конец поражают воображение. Все-таки кто не плакал в юности над яркой, надрывающей душу сценой расстрела — у того нет сердца. Но кто вырос и продолжает считать истеричного "страдальца" идеалом мужчины, мужа и революционера — у того, право же, нет мозгов.

Читайте самое интересное в рубрике "Общество"