Агроном Федор Моргун: Он выбрал путь и не свернул с него

При встречах с собратьями по перу еще долго, наверное, не кончатся разговоры о написанном в разные годы, о том немногом, что выдержало испытание временем, и о том, за что стыдно, что хотелось бы вымарать из былых публикаций.

Мне, к примеру, не раз приходилось выслушивать: “Когда-то ты увлекался Федором Моргуном. Еще бы, секретарь райкома, обкома, писатель, потом министр охраны природы... К тому же хорошо воевавший фронтовик, гимнастерку донашивал в институте, не зная, что впереди ему уготован пиджак с геройской Звездой и депутатским флажком”.

“Были романы и “Кавалер Золотой Звезды”, и “Секретарь обкома”. Кто помнит теперь те сусальные персонажи? Книжки про них возами ушли на свалку”.“Согласен, огульно хаять прошлое нельзя. Только знаешь ли ты хоть одного секретаря, который из райкома или обкома вернулся бы в свою сельскую школу, на завод или, скажем, стройку? Нет таких!

Они признавали только дорогу вперед, если, конечно, не горели на злоупотреблениях. И Моргун из их числа. Не развались Советский Союз, так и ходил бы в министрах и членах ЦК. Или я ошибаюсь?..”

Приказ № 1

Мало ли какие разговоры клубятся за столом в Доме литераторов, какие вопросы ставятся. Я мог бы не вспоминать их, не отвечать на вопросы, если бы... Если бы они не касались судьбы Федора Трофимовича Моргуна, с которым мы оказались повязанными судьбами. Нет, вместе ни воевать, ни учиться, ни работать нам не довелось. Тут связь иная. Однако лучше все изложить по порядку.

Не про меня, про Федора, конечно, и ни в какое ни в оправдание. Говорю так потому, что знаю этого незаурядного человека от целинной горькой эпопеи до дня нынешнего. Не романтика повлекла его на восток, хотя и она присутствовала, и не приказ — бывший минометчик старший сержант Федор Моргун, до сих пор тяжело приволакивающий раненую ногу, мог бы оставаться на своей Полтавщине.

Поехал прежде всего потому, что не ладил с начальством тамошнего Сахартреста, хотел во всем самостоятельности и простора. На целине-то и другое было. Начинал же как сотни и тысячи других специалистов, не думая ни о какой партийной карьере....Перед отъездом заехал “проститься с батьками”. Собралась вся родня. Отец был настроен торжественно. С утра стучал топором в саду, потом принес к столу на рушнике только что выструганный колышек.

— Вот тебе мой наказ, — говорил отец.

— Яблоню эту перед войной посадил брат твой Владимир. Я взял ветку как раз по чемодану. Наказываю тебе жизнь на новом месте строить от этого колышка. Желаю счастья, чтоб хлеб и там хороший рос, чтоб работалось от души, как у нас на роду водится.Пять дней через снега мчался поезд из Москвы на восток. Потом еще больше двухсот верст надо было добираться от железной дороги до пункта Кзыл-ту.

Было утро. Над степью только что взошло солнце. Первое, что бросилось в глаза среди сугробов, — березы. Поселок захотелось разместить так, чтобы он оказался среди рощ. Заезжий чабан объяснил, что место это зовется Тальжино займище. Показал путь к стоянке пастухов, где высилась старая кошара, где можно было разместиться на первое время.

В той кошаре мерзнущими от холода пальцами при свете “летучей мыши” писал Федор Моргун первый документ. Короткий, всего в четыре строки: “Во исполнение приказа министра совхозов СССР, к исполнению обязанностей директора зерносовхоза “Толбухинский” приступил 5 декабря 1954 года”.Их было четырнадцать, когда вбили в землю яблоневый кол. Первую улицу назвали “Полтавской”. Первым домом на ней стало общежитие. И пошло: закладывали столовую, баню, школу, клуб, почту...С весенним теплом наступил и День первой борозды. Был митинг.

Шофер Павел Гордиенко посмотрел на выстроенные как на параде новенькие тракторы, и голос его дрогнул:

— Как мне обидно сегодня, что я не тракторист. Завидую своему другу и напарнику Федору Хуролету. Сегодня наши пути разойдутся. Всю зиму вместе возили грузы, а теперь он идет на трактор. Но скажу одно — работайте спокойно. Мы, водители, вас не подведем. Ни в чем задержки у вас не будет.Долго хлопали трактористы в ладоши, когда дали слово деду Бузовере.

— Прибыл я сюда из Одессы, — объявил старик, — но не из той, что у Черного моря, а из Одессы Омской области. Маленьким привез меня отец в 1904 году из Таврии в эти края. Много нас, безземельных, устремилось в те годы на новые земли. Не все добирались. Нам все же удалось. Теперь второй раз, уже вместе с вами, буду осваивать целину. Но одно дело тогда, другое теперь... Лопатой копали мы тогда первые полоски, а семена привезли в карманах. Судите сами, много ли можно было сделать? А теперь...

И старик повел рукой в сторону сверкающих на солнце тракторов, на одном из которых сидел его сын Николай.Взревели моторы. Федор Хуролет потянул первую борозду. Он заметно волновался. Сбросил телогрейку, сбил на затылок шапку: знал, что на него смотрят сотни глаз, не хотел ударить в грязь лицом. И оттого вдаль уходила струной ровная черная линия. Когда она протянулась на две версты, трактор развернулся.Теперь пахать ушла вся армада машин. Работали споро. Разрывать пахоту и сев можно было всего на 3 — 4 часа.

Поэтому следом за плугами Моргун тут же пукал дисковые лущильники, которые дробили прошитый корнями вековой пласт, а тяжелыми боронами окончательно выравнивал поверхность. Оттого и сеялочные агрегаты плавно двигались до самого горизонта.Засеять в первую весну успели всего 3 тысячи гектаров, и теперь, оставляя после себя черные квадраты длиной и шириной в два километра, тракторы все глубже уходили в ковыльный простор. Моторный гул не смолкал здесь ни днем, ни ночью. И у молодого директора все теплей становилось на душе.

До сих пор по-разному оценивается поход на восток во времена Столыпина. По-разному смотрят и на целинную эпопею, развернутую Хрущевым. Многие считали и считают ее авантюрной. Кто же прав? Столыпин рассчитывал свои землеустроительные проекты на 20 лет. Судьбою оказались отведенными всего девять.И дело не только в том, что первая мировая война так рано оборвала задуманное. Дав переселенцам волю и право посвоему усмотрению хозяйствовать на земле, Столыпин не смог подкрепить свой план капиталом. Из-за этого так и остался открытым вопрос аграрных экономистов: какую более высокую производительность и агрокультуру мог создать новый владелец хутора или отруба на своих 5 — 7 десятинах, зачастую без пастбища, воды, дороги и, конечно, без стартового капитала?..

Сделать все это удалось немногим.В 1908—1909 годах за Урал двинулись 1 миллион 300 тысяч крестьян. Большинству из них там были уготованы не “молочные реки в кисельных берегах”, а полное разорение, голод, болезни... Оттого и появилась знаменитая картина “Смерть переселенца”. Люди поворачивали оглобли назад без денег и надежды на будущее. Словом, деревня осталась такой же нищей, какой была до реформы.После второй мировой войны с хлебом у нас дела обстояли худо. За весь 1953 год страна едва заготовила 41 миллион тонн зерна, а съедено было 42 миллиона — пришлось залезать в неприкосновенные запасы.

И Молотов, и Маленков, и другие члены Политбюро доказывали Хрущеву, что надо поднимать запущенное хозяйство в старых житницах, дать им технику, строительные материалы, кредиты...Однако тот оперировал аргументами покрепче: урожаи ни на Кубани, ни в Поволжье, ни на Украине за год-два не поднимешь и наполовину при любых вложениях, удобрений у нас нет и “манной небесной” они не упадут, в Нечерноземье без дорогой мелиорации соваться нечего, а где у нас канавокопатели, экскаваторы, укладчики дренажа? Путь один — резкое расширение посевных площадей. Они лежат на востоке. И только там!

Точка зрения Хрущева возобладала. И на целину были брошены громадные людские и материальные ресурсы, о каких Столыпин не мог и мечтать.Столыпинские реформы в институте Федор Моргун “проходил” мало. Идею же целины принял без тени сомнений. Еще бы, минул всего год, а в степи вырос чистенький городок. Трактористы свернули первое свое брезентовое жилье и сдали на склад. Событию этому у нас в “Комсомольской правде” была посвящена целая полоса “Прощай, последняя палатка!”. Палатку ту сразу же забрали в московский Музей Революции.

А директор издал свой приказ по совхозу № 220, где отмечалось: “За это время поднято 28 тысяч гектаров целины, выполнил план сдачи зерна, создал животноводческие фермы”...Весной распаханный простор засеяли. Урожай порадовал — 1 миллион 300 тысяч пудов. В 1958 году “Тобухинский” сдал государству уже 3 миллиона пудов отменной степной пшеницы. Прибыль вылилась почти в 7 миллионов рублей только из зерна. Все затраты на создание хозяйства оказались перекрытыми в 2 раза.Такими показателями тогда отчитывался не только Моргун — десятки и сотни молодых совхозов, превративших Северный Казахстан в новую житницу страны.

Еще в 1956 году она поставила первый миллиард пудов своего зерна. Потом каждую осень от него ждали еще больших даров. Казалось, еще год-другой — и засверкают полтора миллиарда, с целины хлынет основной поток хлеба. А Украина, Дон, Кубань сократят пшеничные свои площади, чтобы интенсивно поставлять мясо, молоко, овощи, фрукты...

Как в это верилось тогда.Собирались наказать...Да, на восток были брошены несметные ресурсы. Одного не хватало первоцелинникам — свободы самостоятельно хозяйствовать.Система тогда лишь требовала: “Давай, давай!” Между тем еще в марте 1955 года Терентий Семенович Мальцев печатно предупреждал:“Спорят лишь о том, как бы легче и скорее дерницу — эту основную ценность целинных и залежных земель — разрушить, то есть как бы полнее снять сливки с молока.

И наоборот, не ищут путей к тому, чтобы разрабатываемая целина не только в первые, но и в последующие годы могла давать высокие урожаи и чтобы они, эти урожаи, с течением времени не только не падали, а все больше и больше возрастали”.И уже не об эффективности “наступления на вековые ковыли” — совсем о другом начали появляться записи в дневниках Федора Моргуна:“Это началось после 1958 года. Путаные, иной раз бестолковые советы и рекомендации поступали в районы и хозяйства постоянно и методично. Многие поддавались бездумным указаниям, рассуждали примерно так: “А ведь и правильно, что без паров можно обойтись. Как это можно допускать, чтобы земля в течение года гуляла?

Это варварство, а не культура земледелия!” Появились и “труды” дипломированных конъюнктурщиков, в которых доказывалось, что “прогрессивные хлеборобы еще в Древнем Вавилоне и Риме боролись с паром, расточителем основного средства производства — земли-кормилицы”.Нас понуждали отрешиться от этого “зла” одним махом...В 1959—1961 годах больше половины освоенных целинных земель Целинного края оказались сильно пораженными овсюгом.

Осот высокой плотности угнетал в 1961 году 7 миллионов гектаров, а в 1964 году — 11 миллионов, или 70 процентов всей площади.В 1958 году наглухо закрылась дверь перед парами, целину оседлала монокультура. Грозной тучей над горизонтом поднялась ветровая эрозия”.

Я говорил тогда Моргуну, что сеют хлеб не “ученые конъюнктурщики, а вполне конкретные люди вроде тебя и твоих механизаторов. Очень обидел своим замечанием директора.— Пойми, если бы от меня требовали только давать хлеб. Нет ведь! — Моргун даже побелел. — Задолго до того хлеба я обязан исправно подавать сведения “о ходе”. Весной — о ходе подготовки почвы, сева. Летом — о подготовке техники, ходе жатвы. И судят о делах по этому самому “ходу”. Не ясно? Приведу пример.И он рассказал, как задолго до жатвы в Ленинградском их районе начали нагнетать категорические требования все хлеба убирать только раздельно. Сначала скоси, уложи в валки, а потом, мол, спокойно и без потерь обмолачивай.

А год выдался неурожайный, хлеба стояли низкорослые, редкие. Положи их в валки, пшеница не удержится на стерне, провалится на землю, и подборщиками ее потом не взять.Моргун послал жатки на массивы, где пшеница стояла повыше и гуще. К середине августа из 20 тысяч гектаров скосили на свал чуть больше четырех. А тут дожди, на декаду техника остановилась. А когда прояснилось, Моргун приказал вообще прекратить раздельную уборку и косить все только напрямую.На тока хлынуло отличное сухое зерно. Так день, другой, третий...

А потом звонок из районного центра:— Почему не показываете, сколько свалено?!

— Жнем напрямую. Нет смысла по одному полю дважды гонять машины.

— Кто разрешил?На другой же день явилась комиссия. Директора и главных специалистов вызвали на экстренное заседание бюро райкома. Тянулось оно долго и мучительно. Кто-то предложил исключить Моргуна из партии, другие считали, что надо снять с работы, ибо, игнорируя раздельную уборку, многие уже кивают на толбухинцев.

Ограничились предупреждением.На другой год хлеба уродились хорошие, но созревали неравномерно, было много зеленого подгона. Тут уж без раздельной уборки не обойтись. Все до гектара скосили на свал, а когда валки высохли, пустили подборщики. И опять был звонок из райкома. В этот раз директоров убеждали косить только напрямую. В “Толбухинском” не послушались. Продолжали валить. Но такое не прощается. Из райцентра последовал вопрос:— Почему не сдаете хлеб?

— Намолотов пока нет. Тока пустые.И правым вновь оказался Моргун. Совхоз получил самый высокий урожай в районе и был единственным, кто собрал его до зерна, не пустил под снег. Ну а строптивый директор? Не тогда, когда писали про последнюю палатку и вся страна читала про нее, а теперь Федора Моргуна избрали секретарем райкома партии. Теперь он обязан был давать указания другим.К тому времени поля по всему Ленинградскому району так засорились осотом, овсюгом и татарской гречишкой, что принимать надо было чрезвычайные меры.

И тут новый секретарь задумал небывалое — запахать 60 тысяч гектаров самых безнадежных площадей, пустить их под запрещенные пары, чтобы на следующий год взять надежный урожай. Директор треста совхозов Марков, хоть и через “не могу”, но согласился и директиву подписал. Но, зная, чем это пахнет, директора совхозов положили ее под сукно. А сорняки росли! Моргун названивал в Кокчетав, испрашивал “добро”, там и сетовал, что через две недели пахать будет поздно. Но ни оттуда, ни из Алма-Аты не услышал ни “да”, ни “нет”.

Тогда устроил выездное бюро райкома прямо в совхозе “Бостандыкский”, пригласив туда руководителей всех хозяйств. Моргун объявил, что любую ответственность берет на себя. С таким поворотом здесь еще не встречались. В тот же день степь загудела. Следующая уборка сполна подтвердила правильность маневра.Те поля были великолепны. Они помогли району, теперь единственному в области, полностью выполнить план заготовок хлеба. Конечно, за это хвалили. Но выводов не делали.

Как-то, уже в конце мая, приехал из Кокчетава начальник областного управления сельского хозяйства А. П. Петров, чтобы забрать людей и технику в районы, где сев затягивался. “Это что, наказание за то, что мы не спали круглыми сутками, уже поставили сеялки на машинные дворы, начали уход за парами и подготовку к жатве?” — сухо спросил Моргун.“Можешь понимать, как хочешь, — усмехнулся гость. — Но вот разнарядка на каждое твое хозяйство. Из министерства трезвонят каждый день, требуют неукоснительного...”

“Но чтобы сформировать отряды, наладить посевные агрегаты, даже по тревоге понадобится 2 — 3 дня, столько же на дорогу... Кто-нибудь это просчитал?.. Пока доедут — начнется июнь. Сеять будет бессмысленно — только потеряешь напрасно семена. Да и нам весь порядок сломаете. А это ведь хлеб”.“Все верно, — согласился Петров.

— Если бы дело касалось только меня, то был бы спокоен: сняли бы с работы — и ладно. А то ведь и с тебя, и с твоих директоров головы поснимают”.

“В другой раз на такую глупость не откликнемся. А головы со всех не поснимают. Думать будет некому. Хватит! Поможем только самым ближним соседям, куда день езды, и нечего палить солярку в свиной голос”.Таким перипетиям не было конца-краю, без шишек не обходилось и тут. За крамольные пары, правда, корить Моргуна не решились, сходило с рук и многое другое, пока не сказали: “Раз такой настырный, пора тебе брать ношу посерьезней, может и окоротишься”.

Потому, когда Великая степь заполыхала “черными бурями”, Моргуна избрали секретарем Кокчетавского обкома партии, а после этого направили в начальники управления сельского хозяйства огромного Целинного края. Отсюда с группой специалистов Моргун отправился в Канаду изучать противоэрозионное земледелие и соответствующие ему технологии бесплужной обработки полей.

Написал книгу, а потом...

После канадского вояжа без раскачки, сразу же развернулась беспримерная по своим масштабам работа. В предельно сжатые сроки, днюя и ночуя в конструкторских бюро, не вылезая из экспериментальных цехов, сотни инженеров создавали свой комплекс техники, чтобы отказаться от классической пахоты, убивающей хлебородную силу изначальной степи. Макетные образцы с заводов сразу отправляли на полевые испытания, чтобы без промедления переиначить все, что гнется или ломается.

А промышленность тем временем переналаживала поточные линии, чтобы тут же запускать в серийное производство новые дисковые бороны, культиваторы, сеялки, способные заделывать семена прямо в стерню...Да, время торопило. В Северном Казахстане начиная с 1958 года выстраивались в угрожающий ряд: 9 ц с га, 9,2, потом 8,5, 8,0, 5,9... На выпаханных засоренных полях сбор зерна снижался уже не в 2, а 3 в раза. Не лучше обстояло в Заволжье и Приуралье, Западной Сибири, на Алтае. “Мистера Моргана”, как звали Федора Моргуна в Канаде, спешно вызвали в Москву и назначили в сельхозотдел ЦК партии заведующим сектором. Теперь ему предстояло отвечать за дела на востоке.Впрочем, “отвечать” — это сильно сказано.

На деле все сводилось к сочинению и бесконечной переделке справок объемом не более 4 страниц: “на верху” длинные тексты не читают. Тогда неуемный этот “зав” сел за стол и на одном дыхании написал книгу “Думы о целине”, где “Великий поход” расчехвостил как варварский набег на степи. По дружбе показал сверстанную книгу мне, и я опубликовал на нее в “Комсомольской правде” рецензию величиной в четыре подвала “В степи, когда пашут ковыль”.Увы, наверное, лучше этого было не делать. Едва “Думы о целине” вышли в свет, как Моргуна тут же и надолго спровадили в Киргизию заместителем председателя Совета Министров, и вспомнили лишь во время громкого юбилея целины, устроенного в честь Л. И. Брежнева как заглавного ее первопроходца.

Вспомнили потому, что “черные бури” уже собирали свою зловещую дань и с Европейской части страны.Так в судьбе Моргуна замкнулся большой круг, вернувший его в Полтаву на пост первого секретаря обкома.О той поре он сделал такую запись:“Вместе со специалистами в обкоме мы проанализировали итоги земледелия за два десятилетия. Оказалось, что область, имея 500 тысяч гектаров озимых посевов, вынуждена была пересевать каждую весну почти четверть полей разными яровыми культурами. А поскольку и такие посевы не всегда удавались, дело кончилось снижением валовых сборов зерна.За эти двадцать лет случались исключительно тяжелые зимы.

Однако пересев вызывался не только холодами, но и приверженностью к плужной обработке земли.Предпосевные условия прошлой осени для озимых сложились особенно неблагоприятно. После дождей, ливших в разгар уборки, наступила засуха. О ее жестокости можно судить хотя бы по такому факту: во многих районах в течение 60 дней не выпало ни капли дождя, температура на поверхности почвы достигала 50 — 55 градусов, а относительная влажность падала до 17 процентов”.... Тем временем неподалеку от города, в колхозе имени Благоева Моргун заложил производственный опыт. Землю плугами не уродовал. Ограничился щадящей поверхностной обработкой дисковыми орудиями, чтобы сохранить скупую влагу. Наезжал каждый день и радовался.

Кругом от жары все никло, здесь же уверенно пробивались всходы. И не на делянке — на 384 гектарах! Да, здесь не целина, здесь нужны иные подходы, но в главном-то получается...Федор Трофимович знал, что я давно мордуюсь с опытами по бесплужному земледелию на Кубани — тогда это называлось “журналист меняет профессию”. Пригласил приехать и вместе разработать грамотную методику полевых экспериментов, чтобы было чем отбиваться от чиновных украинских пахарей. Приехал. Чертил схемы, рассказывал, что приходится менять с учетом новых условий. Взаимопонимание было полное.Только одно дело быть убежденным самому и совсем другое — перевести в новую веру других.“Никогда, наверное, не забуду встречу с одним из секретарей райкомов, записал Моргун.

— Вместе учились в институте, слушали лекции одних и тех же профессоров. Теперь съехались на поле, где убирали горох. Я посоветовал товарищу уговорить председателя, чтобы тот оставил гороховище непаханным. Незадолго до сева я еще раз завернул на то поле и увидел его обезображенным неподъемными глыбами. Схватился за голову, кинулся искать институтского товарища и с порога сказал: “Если бы ты летом со мной не согласился и упорно стоял на своем, то поле бы никто не тронул хотя бы потому, что я дал бы тебе официальное поручение не пахать.

Но ты ведь согласился, и я тебе поверил”.На другой день к обочине поля истребовал всех руководителей хозяйств. Взобрался на самую большую глыбу, взял в руки микрофон и сказал все, что думал о плуге и таком отношении к земле.Через три года область растила озимые хлеба без вспашки на всех 500 тысячах гектаров. Потом бросили пахать и под кукурузу, и под подсолнухи, и даже свеклу. Увидеть, как это делается, на Полтавщину потянулись специалисты со всего света”.Что ж, не будь той речи с глыбы, не было бы и полтавского хлебного взлета.Не меньше глыбы мне запомнилась другая картинка.

В последний приезд с вокзала мы отправились к Моргуну домой. Погода стояла мартовская, то дождь со снегом, то мороз. На тихой окраине — особняк за высоким забором, проходная с милицейской будкой... Словом, как и у других “первых”. Выходим у подъезда перед громадной клумбой. Но что это? Не розовые кусты стынут на холоде — под тусклой ледяной коркой, местами побитой, вижу... пшеничные всходы!

Оказывается, Моргун каждую осень засевает клумбу, чтобы с порога знать, что происходит с полями.— Видишь, что натворили заморозки? Сегодня пустили игольчатые бороны дробить лед. Иначе задохнутся хлеба, погибнут, — тяжело вздохнул Федор....Не берусь гадать, как развернул бы Федор Трофимович крупные природоохранные проекты, оставаясь министром. Может, за неуемность спровадили бы еще раз, но теперь на “заслуженный отдых” растить огурцы и клубнику на подмосковной даче.

Только не для Моргуна дачные грядки. Да и больно сознавать, в какой трясине оказалось сельское хозяйство. Тракторы добиты до ручки, из трех сеялок уже еле собирают по одной, горючее и удобрения не укупишь, земля опять обрастает сорняками, и на выпаханных полях опять схватываются пыльные смерчи...

Дети у Моргуна давно сами стали отцами, болезнь сгубила жену. Поразмыслил не согнутый кряжистый старик и уехал в Белгородскую область советником, учить людей земледелию в горевой нынешней ситуации. Что, “белая ворона”? Нет, Моргун агроном. И агроном навсегда.

Анатолий ИВАЩЕНКО.