Чаепития в Академии: Тепло вечной мерзлоты

"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика "Правды.Ру". Это встречи с выдающимися учеными России. Беседы с ними ведет писатель Владимир Губарев. К сегодняшнему разговору приглашен директор Института криосферы Земли, выдающийся ученый с мировым именем, академик Владимир Мельников. Речь пойдет о том, почему "потеплела наша вечная мерзлота".

Повод поднять по рюмке был тот самый, что дается лишь раз в жизни: накануне на Общем собрании РАН Владимир Павлович был избран академиком. Порадовал не только сам факт этого, но и число тех, кто голосовал "за" — их было подавляющее большинство, а это свидетельствовало о том, что научные достижения нового действительного члена Российской Академии общепризнанны.

Я поздравил академика Мельникова с успехом и спросил:

— Появится что-то новое теперь в вашей жизни?

— Будет легче защищать интересы научного центра, — ответил он. — Все-таки в Тюмени академиков РАН не так уж много… — Владимир Павлович улыбнулся.

Улетал он в Тюмень поутру, и у нас был целый вечер, чтобы не только поговорить о тех проблемах, которыми занимается академик Мельников, но и вспомнить те эпизоды из прошлого, которые определили его судьбу.

Разговор начал я. Спросил:

— Почему Тюмень? В моей памяти первое впечатление от города очень плохое. Это было сорок лет назад, и я из тайги, где шла подготовка к ядерному взрыву на одном из нефтяных месторождений, прилетел на вертолете в этот захолустный, темный, деревянный город, чтобы купить порох и патроны, но сделать этого не мог — их просто не было. И только в обкоме партии помогли тогда… А как туда попадают на работу исконные москвичи?

— Через Якутск, куда мы с сестренкой Татьяной приехали после войны. Там начальником мерзлотной станции работал наш отец. Станция относилась к Институту мерзлотоведения имени В. А. Обручева, который был в Москве. Отец в Якутске стал одним основателей той отрасли науки, которая именуется сегодня как "криология Земли". Заканчивал школу там. Потом учеба в Москве — Геологоразведочный институт, где после окончания работал на кафедре. Занимался геофизикой. После защиты кандидатской диссертации меня вызвал ректор и сказал, что предстоит мне работа в Африке преподавателем… Однако командировка эта сорвалась — контракт лопнул. Я в это время был в экспедиции под Якутском. Сообщение о том, что погреться мне под южным солнцем не суждено, обрадовало, так как в это время я уже открыл одно любопытное явление…

Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!

— Значит, приехали в экспедицию и сразу открыли? Никто ничего не видит, а тут появляется из столицы кандидат наук и заставляет всех иначе посмотреть на происходящее?

— Можно, конечно, иронизировать по этому поводу, но именно так и случилось! Допустим, стрелка все время отклонялась в какую-то сторону, и все старались как-то исправить аппаратуру. А я предположил, что отклонение связано с мерзлыми породами, и потихонечку начал раскрывать суть явления. Оно и легло в основу моей докторской диссертации… Естественно, я попытался оставить свой Геологоразведочный институт, чтобы серьезно заниматься наукой. Однако меня не отпускают, и тогда все-таки министр разрешил перейти в Академию наук "до особого распоряжения".

Я уж подумал, что все позади, но прошло всего полгода и это "особое распоряжение" круто изменило мою судьбу: я вынужден был уехать в Алжир. Должен был там преподавать пять лет, но практически сразу же я начал "бомбардировать" министерство письмами, мол, отпустите меня в Академию, не лежит у меня душа к преподавательской работе. Тем более что в те годы желающих уехать на работу за границу было предостаточно, зачем же меня держать там насильно? Видно, посчитали за чудака и вернули домой через два года.

— Внутри шла борьба между ученым и преподавателем?

— Сижу иногда вечером и думаю: что я здесь делаю? Там, на Родине меня "эффект" ждет, интуитивно чувствую, что нащупал что-то интересное, а тут я студентам все известное рассказываю. Даже книг нет хороших, значит, отстаю от науки потихоньку… И снова за письмо сажусь, умоляю, мол, отзовите меня досрочно… А мои приятели боялись как раз, что их не оставят на новый срок. Некоторые из них по 15 лет в Алжире просидели, и как были кандидатами, так и остались.

— Тихая и сытая жизнь засасывает ведь?

— Натура у меня другая… Приехал сюда и сразу же началась бурная жизнь, которая как раз по душе мне. В 78-м году я защитил докторскую.

— А отец по-прежнему был в Якутске?

— Еще в 1957-м году станция была преобразована в Северо-восточное отделение Института мерзлотоведения, а в 61-м Никита Сергеевич Хрущев замахнулся на науку в целом и, в частности, на мерзлотоведов. Он распорядился убрать их из Москвы, мол, "следует приблизить их к объекту исследований"! И Институт отправили в Красноярск. Но туда никто не поехал, и Институт исчез… Потом было создано Сибирское отделение, и отец вышел с инициативой открыть в Якутске Институт мерзлотоведения. Так он и был создан. В Москве разогнали, а там сделали…

Страница прошлого:

Невольно я стал свидетелем этого "разгона мерзлотоведов". В редакцию "Комсомольской правды", где я тогда работал в отделе науки, пришло письмо от группы ученых. Речь шла об уничтожении Института мерзлотоведения, и инициатором этого, так считали авторы письма, стал президент Академии наук СССР М. В. Келдыш. Письмо мы напечатали. В те времена было положено отвечать на критические выступления в прессе, но М. В. Келдыш молчал. Тогда я подготовил новую заметку под заголовком "Прохладно… к мерзлоте". Вот ее текст:

"9 февраля с. г. в нашей газете было напечатано письмо группы ученых "Беспризорная" мерзлота". Авторы с тревогой писали о том, что Институт мерзлотоведения имени В. А. Обручева фактически ликвидирован. Он исчез в потомке всевозможных реорганизаций.

На это письмо в редакцию пришло несколько десятков откликов.

"До последнего времени советские ученые-мерзлотоведы, — пишет старший научный сотрудник ВСЕГИНГЕО А. Ефимов, — были впереди по этой отрасли знания в мире. Недаром американцы почти полностью переводили советскую мерзлотоведческую литературу, заимствовали многие методы и теории, даже приняли русскую терминологию… Обидно, тревожно, что советское мерзлотоведение в результате непродуманной реорганизационной чехарды отброшено на много лет назад".

В редакцию приходят письма не только от мерзлотоведов, но и геологов, географов, геохимиков, строителей. Вот что пишет из Новосибирска геолог-нефтяник, кандидат геолого-минералогических наук Г. Острый:

"Для нас, геологов, изучение мерзлых пород земли — очень важный вопрос повседневной геологической практики. Вот почему всех нас устраивало наличие в Москве мощного общесоюзного центра, где мы всегда могли получить квалифицированную консультацию. Сейчас, планируя поиски нефти в северных районах Сибири, мы с тревогой думаем о том, где и как найти в создавшихся условиях квалифицированных консультантов. Ведь мерзлота дает нам знать о себе каждый день, искажая ленты сейсмических записей, глуша даже самые мощные газовые фонтаны, затрудняя поиски "черного золота". Работая в районах мощной мерзлоты, сибирские разведчики предложили свои способы ее изучения, использования в сугубо прикладных исследованиях, и надо сказать, что никто, кроме Института мерзлотоведения (теперь, к сожалению, бывшего!), не поддержал нас, не взялся за новое направление со всей серьезностью, А куда пойти теперь?"

Положение с мерзлотоведением волнует и крупнейших ученых страны. Член-корреспондента АН СССР П. Ф. Шевцов сообщил нам, что группа ученых обратилась к президенту Академии наук СССР М. В. Келдышу с просьбой рассмотреть вопрос о восстановлении в Отделении наук о Земле АН СССР научного центра по мерзлотоведению. К сожалению, президиум АН СССР не откликнулся на обращение академиков И. П. Герасимова, А. А. Григорьева, Д. И. Щербакова, член-корреспондентов АН СССР Г. А. Авсюка, Н. А. Цытовича, П. Ф. Швецова, докторов наук В. А. Кудрявцева, П. И. Мельникова и П. А. Шумского. Мы надеемся, что президиум Академии наук разберется в неприглядной истории с Институтом мерзлотоведения и воссоздаст признанный в мире научный центр".

Тираж у "Комсомолки" в те годы был много миллионов экземпляров, и естественно, публикация столь острой реплики в адрес М. В. Келдыша (а он предстает бюрократом!) вызвала довольно бурную реакцию. И Мстислав Всеволодович пригласил меня к себе.

Перед знаменитым ученым, Главным теоретиком космонавтики, как его называли тогда, сидел молоденький мальчишка, но тем не менее М. В. Келдыш подробно объяснял, почему президиум АН СССР и он приняли решение о закрытии Института мерзлотоведения в Москве и переводе его в Сибирь.

— Я убежден, — сказал президент, — что науку надо развивать во всех регионах страны, а не только в Москве и Ленинграде, и я прошу "Комсомольскую правду" помочь нам в этом…

Потом мы очень тесно сотрудничали с Академией наук, с ее руководством. Часто вместе с М. В. Келдышем бывали в тех или иных научных центрах, по мере своих сил старались помочь ему. Но неизменно при встречах Мстислав Всеволодович называл меня "мерзлотоведом". Видно, запомнилась ему тареплика в газете, и возможно даже, обидела… Среди тех, кто протестовал против закрытия Института в Москве, был и П. И. Мельников — отец моего нынешнего собеседника.

Я спросил сына:

— Наверное, время подтвердило, что была сделана ошибка?

— Честно говоря, для нашей семьи — отца и меня — все происшедшее сыграло положительную роль. Мы смогли заниматься наукой в полном объеме и не очень зависели от столицы. Все-таки Институт мерзлотоведения в Якутске был самостоятельным. Ну, а в целом вся эта история, конечно же, сказалась на нашей науке негативно.

— Итак, вы работали в Институте, которым руководил отец. Вы чувствовали его "опеку"?

— Он был по образованию гидрогеолог, а я геофизик. А это разные "оттенки".

— Вы намекаете, что назревал конфликт?

— Защитил докторскую, а потому уже довольно глубоко понимал проблемы мерзлотоведения. И у меня сложилось впечатление, что мы близки к "загниванию".

— Рано или поздно это происходит с каждым направлением в науке!

— Важно заметить это вовремя!… Я начал разговаривать на эти темы с отцом, а он уже был к тому времени всемогущий член Академии и ему никто не перечил. А тут сын какие-то сомнения начал высказывать… Ему говорят: "Пал Иванович, под вашим чутким руководством все хорошо, а сын воду баламутит…" Дома уже весьма напряженная обстановка, мол, все говорят, что хорошо, а ты один считаешь иначе… А я-то подсказывал в каком направлении надо идти, что изучать. А он считал главным другое… Я вел речь о том, что сейчас стало общепризнанным — о природных криогенных системах. То есть я старался уйти от частного к общему, что почему-то воспринималось в штыки, хотя в философии, к примеру, такой подход не только очевиден, но и необходим. По частному целое не определишь…

Только факты: Криосфера Земли — часть планетарного чехла планеты, характеризуемая термодинамическими условиями (криогенными), когда вода (наиболее активное вещество биосферы Земли) может находиться сразу в трех агрегатных состояниях: твердом (льды, газогидраты), жидком и газообразном. Современная криосфера Земли развита в пределах трех сфер Земли: литосферы, гидросферы и атмосферы.

Россия — одно из немногих государств, жизнедеятельность которых происходит в условиях криосферы. Единственная страна, в которой создана специализированная наука геокринология. Поэтому приходится ориентироваться на то, что проблемы природопользования в условиях криосферы — специфика отечественной науки.

— По капле невозможно представить океан?

— Конечно… Но нашим мерзлотоведам казалось, что они занимаются целым, а не частностями. Да и объект изучения у них огромен — 65 процентов нашей страны, Канада, Аляска. Так что все это выглядело как "океан", а не как "капля"… А я смотрю, что из года в год тематика повторяется, развития науки не происходит… В общем, споры с отцом возникали все чаще и все острее они становились. Зачем думаю жизнь отцу портить?! Да и свои взгляды появились, значит, надо их реализовывать без отца. К этому времени сложилась и хорошая ситуация: сибирская наука начала расширяться. Появилась идея создать в Тюмени какое-то академическое подразделение. Гурий Иванович Марчук поехал туда, но неожиданно в обкоме партии не получил поддержки.

В Тюмени тогда была своеобразная психология, мол, мы богатые и у нас все есть; а если что-то потребуется — те же знания, то их можно и купить! Было еще одно соображение, о котором не говорилось, но оно подразумевалось: в учеными всегда хлопот много, и зачем своих местных "умников" разводить, если потом с ними хлопот не оберешься… В Тюмени и свой менталитет был, особенный он… Во время войны в Тюмени несколько десятков тысяч жителей было, большая деревня. А когда нефть нашли, то два миллиона мигрантов приехало со всего Союза. Какая наука? Зачем? Надо быстро осваивать то, что есть, а потом и на "материк" уезжать, чтобы в сытости и тепле век доживать…. В общем, своеобразная психология складывалась в Тюмени…

— Психология временщиков?

— Можно и так сказать… Но когда дела с нефтью стали идти похуже, когда начали задумываться о будущем, то вернулись к науке. Так всегда рано или поздно случается: без науки нет перспективы, а без "умников" жизнь течет серая и скучная… Ситуация изменилась, а потому вдруг я получаю от Валентина Афанасьевича Коптюга предложение: а не хочешь ли ты поехать в Тюмень и возглавить филиал? Я сразу же согласился. Однако помешали "родственные связи" — этого в те годы очень боялись…

И меня назначили заместителем директора Института геологии и геофизики, что находился в Новосибирске, а его Отделение в Тюмени. С этого и началась моя карьера. У Отделения в Тюмени не было ни одного квадратного метра площади, и поначалу оно располагалось в моей квартире, в которой мы сейчас и живем. Два раза в месяц выстраивалась на лестничной клетке очередь из научных сотрудников, чтобы получить зарплату. И так мы существовали приблизительно полгода. Но работа шла живая: я набирал сотрудников, определяли планы работ, выбивали помещения для лабораторий… Но "суетился" я недолго, так как уже в 1985-м году вышло Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о создании в Тюмени первого института. Это был Институт проблем освоения Севера.

— Вы уже ушли от "классического" мерзлотоведения?

— Нет. Основа Института как раз и было инженерное мерзлотоведение, ведь надо было строить, обеспечивать нефтяные и газовые скважины, трубопроводы и так далее. Проблем было множество… Скважины "проваливаются", мощные обсадные колонны уходят вниз. Неправильно рассчитали несущую способность пород, сделали не то бетонное кольцо, — тепло дошло до мерзлоты, та оттаяла, и вся колонная рухнула!…

Мы начали заниматься этим, но потом после общения с буровыми мастерами я понял, что наука здесь не при чем: оказывается цемент не той марки завезли, да и мало его было… Бесхозяйственность пытались списать на науку. Но все-таки для нас польза определенная была: изучались породы, их поведение. Да и мерзлота там была интересная — реликтовая. Ее температура около нуля градусов, находится она на глубине, и располагается островами. Эта мерзлота деградирует и может исчезнуть уже в середине ХХI века. Если конечно климатическая теплая волна сохранится…

— То потепление, которое сейчас мы наблюдаем?

— Оно весьма серьезное. И мерзлота отодвинется на Север километров на триста — четыреста.

— Это хорошо или плохо?

— И то, и другое!

- Что вы имеете в виду?

— Идет потепление, мерзлота отступает, значит, зона благоприятного земледелия расширяется. И строить в этих "освобожденных" от мерзлоты районах легче и надежней. А плохо: там, где создан большой промышленный потенциал, все начнет рушиться при оттаивании. Построить новое будет дешевле, но восстанавливать старое дороже… Там, где есть дороги, горные выработки, здания на свайных фундаментах, — везде потребуется серьезный контроль и нужно будет принимать меры против аварий.

Только факты: Летоисчисление познания многолетней криолитозоны ведут с 6 сентября 1757 года с доклада профессора Императорской академии наук М. В. Ломоносова, в котором он дал вполне научное представление о происхождении, условиях развития и широком распространении мерзлой подпочвы, основанное на сообщениях казаков и рудознатцев и донесениях воевод. За сто лет до появления понятия биосфера М. В. Ломоносов описал оболочку Земли, в которой существуют условия, приводящие к переходу воды в твердое состояние, и могут существовать льды, мерзлые грунты и снега.

Событием, поразившим умы ученых, явилась проходка в г. Якутске шахты глубиной 116,4 м, выполненная Ф. Шергиным в 1828–1836 г. Шахта сохраняется до сих пор. Геотермические наблюдения, проведенные в ней по поручению Императорской академии наук А. Ф. Миддендорфом (по возвращении из экспедиции он был избран академиком), дали первую возможность судить о температуре мерзлых пород, геотермическом градиенте и даже о мощности криолитозоны.

— А глобальное потепление — это реальность?

— Спор идет только о том — очередная волна это или постоянное явление. Очевидно, есть и то и другое, но как их разделить? С конца Х1Х века и до сорокового года был "ритм потепления", потом наступило похолодание, и этот период продолжался приблизительно до 1970-го года, а потом пошел новый теплый цикл, который, судя по всему, сейчас завершается. А есть ли антропогенное потепление? Это вызывает сейчас жаркие споры, потому что ответ на этот вопрос связан с "парниковым эффектом". Если потепление постоянное — одна картина, если же циклическое — совсем иная. Вот и приходится предусматривать, как минимум, два варианта прогнозов на будущее: очень жесткий и чуть помягче… Но во всех случаях особую роль играет мерзлота.

— У меня такое впечатление, что вы подходите к главному в вашей науке?!

— Это верно. Итак, мерзлота является "консерватором жизни".

— То есть она "консервирует" жизнь?

— Именно так.

— Требуются серьезные доказательства!

-Эти мы и занимаемся… Наши сотрудники ездили недавно в Антарктиду и привезли оттуда "простейшие" — цианобактерии, зеленые водоросли, — возраст которых восемь миллионов лет, и они живут. Восемь миллионов лет! Ясно, что мерзлота консервирует жизнь…

— Мамонтов в ней находят…

— Мамонты — молодые, им всего 16 тысяч лет! А здесь восемь миллионов лет! За это время геологические эпохи менялись, а тем не менее простейшие организмы живут с тех пор. Я считаю, что это крупное открытие. Кстати, и американцы теперь начали обращать на нас внимание. Они нашли в Антарктиде метеориты с Марса, и там обнаружили грибы, бактерии, и сразу же поняли: следует прислушаться к мнению русских ученых… Раз простейшие организмы сохранились на Марсе (а там и "шапки" есть, и в глубине та же мерзлота, что и у нас), то нужно понять, как это происходит.

— Значит, мерзлота? И именно в ней следует искать жизнь или ее "остатки" и на Марсе?

— Сомнений нет, что только в ней может быть законсервирована жизнь. Причем возраст тех бактерий, которые мы достаем, соответствует возрасту мерзлоты. Самая древняя — в Антарктиде, и там самые "старые" бактерии. У нас — низменность. Здесь возраст — 2,2 миллиона лет. И сейчас мы рассматриваем глобальную проблему: мерзлота как среда жизнеобеспечения.

— Это требует уточнения.

— Нашими коллегами из Пушкинского научного центра РАН установлен факт сохранения в криосфере Земли жизнеспособных микроорганизмов и их метаболитов. Они обнаружены в керне скважин всех полярных областей до глубины 400 метров и при температуре пород от минус 2 градусов южной границы мерзлоты в Сибири до минус 27 в Антарктиде. Проведенными исследованиями приоткрыто окно в природную кладовую биологического и генетического разнообразия былых геологических эпох. С учетом "биологических кризисов", через которые Земля многократно проходила, погребенный в мерзлых толщах "страхующий запас" позднекайнозойской генерации организмов и генетических ресурсов может служить важнейшим фактором, обеспечивающим непрерывность эволюции жизни на Земле.

— Мы "перескочили" через много лет. Понятно, что о мерзлоте мы еще поговорим — тем более что речь идет о сенсационных научных результатах, но мы остановились на том, как сотрудники будущего научного центра в Тюмени стояли в очереди у вашей квартиры, чтобы получить зарплату. Потом был создан Институт… Кстати, как в вам относятся в Тюмени? Тем более сейчас, когда там появился первый академик?

— Мы начинали со строительства на мерзлоте, особенностей ее распространения в Западной Сибири. Потом включились в международные программы изучения изменений среды, распространения растительности и так далее. Наблюдаем, изучаем: берега обрушаются, термоэрозия расширяется… А что такое обрушение? Значит, рушится в основном ледовый комплекс. А это многослойные образования: лед перемешан со льдом, да еще там есть газ…

— Откуда же он там взялся?

— И мы задали этот вопрос! Оказалось, что газ там биогенного происхождения. Микроорганизмы в результате своей жизнедеятельности вырабатывают газ. А при потеплении этот газ должен выделиться. На одних участках он есть, на других его нет. Почему? Выяснили, что газ находится в газогидратном состоянии. Но на таких малых глубинах этого не должно быть. Обычно нужно 500-600 метров для этого, а у нас они сверху… Вот так и возникала цепная реакция вопросов, на которые нам следовало отвечать точно и убедительно. Оказывается, бактерии выделяют газ, а вокруг тонкопористое пространство, в каждой поре которого есть вода, лед и частица породы.

При замерзании воды в поре образуется высокое давление: газ превращается в гидраты, которые образуют корочку, тем самым "микродомик" закрывается. А выше действуют живые бактерии… Но когда мерзлота оттаивает, начинается эмиссия газа в атмосферу. И вот вам вклад мерзлоты в "парниковый эффект". Этой проблемой занимаются очень многие — от физиков до биологов, все стараются выяснить, как газы влияют на изменение климата, но никто не учитывал воздействие мерзлоты, которая распространена на огромной территории. Таким образом, один из важнейших факторов "парникового эффекта" не учитывался в мировой науке.

— Основное внимание уделяется промышленности?

— В "парниковом эффекте" две составляющие: жизнедеятельность человека и жизнедеятельность микроорганизмов в мерзлоте.

— И они время от времени активизируются?

— Геологическая история дает тому немало примеров.

— Но раньше не придавали такого значения мерзлоте?

— Поэтому многое, происходящее в природе, не удавалось объяснять. Сейчас открывается новая страница в науке, и она связана именно с мерзлотой.

— Каковы на ваш взгляд перспективы ее?

— Возникает несколько фундаментальных проблем, одна из них принципиальная: как долго может консервироваться жизнь? Единственная естественная лаборатория — это мерзлые породы. Где еще можно найти объекты исследований, которым восемь миллионов лет?! И сегодня биологи, палеонтологи уже изучают, как эволюционировали организмы — времени достаточно, чтобы наблюдать процесс в динамике, и уже можно конструировать "биологические часы".

— Это ведь частности, не так ли?

— Если же говорить о фундаментальных вещах, то следует помнить, что микроорганизмы в мерзлых породах обладают малоизученной стратегией сохранения жизнеспособности в геологическом масштабе времени. И это меняет представления о временных и пространственных границах биосферы. Фундаментальное значение установленного явления состоит в возможности оценки длительности сохранения жизни. Это проблема не решается экспериментальным или расчетным путем из-за невозможности моделирования.

— А не боитесь ли вы, что эти работы вызовут ажиотаж среди тех людей, которые мечтают о "вечной жизни"?

— Я понимаю, что вы имеете в виду… Кстати, уже кое-кто предлагает чисто коммерческие проекты, мол, "давайте создавать захоронения в вечной мерзлоте, обязательно найдутся богатые люди, которые попытаются сохранить свои бренные останки на миллионы лет".

— Надеясь, что будут изобретены способы "оживления"?

— Конечно.

— И как вы относитесь к таким проектам?

— Лучше такие кладбища, чем захоронения радиоактивных отходов, которые некоторые горячие головы предлагают расположить именно в вечной мерзлоте. Они наивно думают, что слово "вечное" имеет прямой смысл в отношении Севера.

— Речь шла о хранилищах на Новой Земле?

— Мерзлота — это не экран. Представление о ней было неверное, мол, все заморожено, активности нет, жизни нет. То явление, о котором я рассказывал вначале и которое связано с рождением моего интереса к мерзлоте, и было как раз связано с ее активностью: я определил, что она чрезвычайно высока. А теперь уже ясно, что вся зона мерзлоты очень активна — жизнь ее идет весьма интенсивно. Причем весьма своеобразно…

— Что вы имеете в виду?

— К примеру, изменение климата, то есть повышение температуры в атмосферы, не ведет к повышению температуры мерзлоты. Не существует прямой зависимости в этих процессах. Природа сопротивляется любым изменениям, а потому ни один из катастрофических прогнозов, которых сейчас множество, не оправдается.

— Чем выше температура, тем интенсивней работает холодильник, удерживаю заданную температуру?

— А в сложной системе, которой является мерзлота, процессы намного сложнее.

— Если система устойчива, как объяснить тот знаменитый тезис, который всегда исповедовали мерзлотоведы: если один раз по тундре пройдет вездеход, то его след останется навсегда!? Они ошибались?

— Нет. Вокруг следа начнутся криогенные процессы, и они будут продолжаться очень долго. "След" начнется залечиваться, если не было "перейдено" критическое состояние, при котором процесс идет уже лавинообразно и "возвращение" к исходному состоянию невозможно.

— Подобное наблюдалось?

— В Якутии 29 процентов территории покрыто ледовым комплексом. И на этой огромной территории развиваются термокарстовые и термоэрозионные процессы. Появляются склоны. На них солнышко сильнее пригревает, образуется лунка, в ней вода. Появляются озера. Это "оспинки" на лице Земли.

— И как быстро развивается этот процесс? И что подталкивает к нему?

— Волны потепления и похолодания, которые накатываются на Землю…

Только факты: "Именно практическая значимость изучения мерзлоты при проходке горных выработок, прокладке дорог, водообеспечении и решении других жизненно важных задач определило тот факт, что геокриология изначально стала развиваться как естественная, и в то же время как техническая наука. И у ее истоков стояли В. А. Обручев, В. И. Вернадский — геолог и геохимик, а также геофизики, горняки, строители, почвоведы и транспортники. За 70 лет своего развития геокриология превратилась в огромную отрасль научных знаний с развитой сетью исследовательских, изыскательских и проектных организаций, участвовавших практически во всех крупных народнохозяйственных проектах в пределах криолитозоны СССР.

Ярким примером системного подхода к использованию геокриологических знаний на практике можно считать проектирование и строительство Трансаляскинского нефтегазопровода. США в то время не имели достаточноопыта строительства на мерзлоте, и многочисленные десанты ученых и инженеров высаживались в наши институты и лаборатории. Практическое консультирование и выдача рекомендаций производились нашими учеными в многократных поездках на Аляску. В результате был построен нефтегазопровод, пересекший различные природно-климатические зоны, эксплуатация которого за десятки лет не привела ни к одной крупной аварии".

— Мы вновь увлеклись, а потому я вынужден вас возвращать к исходной позиции. Итак, вскоре после приезда вы убедились, что вам, ученым, не нужно заниматься тем, чтобы объяснять, как в мерзлоте делать скважины и как забивать сваи…

— Просто нужно соблюдать нормы и со скважинами все будет в порядке!

— Короче говоря, эту проблему уже решили ваш отец и его коллеги?

— Конечно. Газовикам и нефтяникам мы оказывали реальную помощь. В частности, изучали районы Ямала, где открыты крупнейшие месторождения газа. Мерзлотоведение ведь развивалось в первую очередь для решения сугубо хозяйственных проблем. Это, к примеру, и освоение БАМа. Там отец в 1932-м году работал еще студентом, а потом уже обеспечивал строительство "второго" современного БАМа.

— Ему — БАМ, а вам — Западная Сибирь?

— Масштабы освоения этих районов, конечно же, грандиозные. Ничего подобного мир не знал, а потому работы хватало всем… А еще Ямал, Ямбург, район Салехарда… Произносишь эти слова, аж дух захватывает! Во все эти районы я разбросал свои лаборатории. Но это было при советской власти, а потом они оказались ненужными…

— Это почему же?

— Наука нужна плановой экономике. А когда пришли варвары, когда начали расхватывать природное богатство, то они смотрят на науку совсем по-иному. Мы им только мешаем… Да и психология другая: чем хуже состояние на том или ином объекте, тем дешевле его можно купить. У нас всегда геология шла впереди, приблизительно 25 процентов финансирования отдавалось ей, в минувшие десять лет ей не отпускалось ни гроша. Только сейчас появилась потребность в геофизике, так как разведанных новых запасов нет, берется только то, что уже известно. При переделе собственности у всех голова болит не о науке, не о будущем, а о том, как захватить побольше.

— Но вы все-таки выжили?

— К 1991 году мы успели в Тюменском научном центре создать три института: Институт криосферы Земли, где я сейчас директором, Институт проблем освоения Севера и Институт механики, где директором был нынешний президент Уфимского научного центра академик Р. И. Нигматулин.

— Получается, что вы бросили свой первый Институт и перешли в новый?

— Это была стратегия развития Центра. Институт проблем Севера был "маточным": когда складывались самостоятельные коллективы в нем, они и становились основой для новых институтов. Планировалось в Тюменском центре 6-7 институтов. В частности, биологический с ботаническим садом, археологии и этнографии, углеводородного сырья. И тем темпы, которые мы взяли с самого начала, обнадеживали. В Институте проблем Севера уже было 360 человек. Это к концу перестройки… Но потом все изменилось, застыло…

— Стало холодно, почти как в Институте криосферы… Кстати, почему такое название?

— Вот теперь мы подошли к главному, к тому, из-за чего мы и разошлись с отцом. Биофизики все-таки мыслят чуть-чуть шире, чем горняки, гидрогеологи, потому что они занимаются полями, в которых все взаимосвязано и взаимообусловлено. Мне стало очевидно, что мы не решим глобальные задачи, если будем рассматривать мерзлоту как целое. Я начал смотреть на нее как на нечто частное.

— А что в таком случае общее?

— Криосфера Земли.

— Но ведь это понятие очень широкое — от космоса до льдинки в холодильнике?!

— Абсолютно верно! Простые истины не только привычны, но и необычайно глубоки. Еще две тысячи лет греческим философом Фалесом было сказано: все вышло из воды и в воду возвращается. Начал размышлять, мол, не случайно главный элемент на Земле вода, что ее круговорот обеспечивает жизнь, создает биосферу. Почему именно вода? Ведь в протопланетном облаке, где образовалась Земля, воды не было… Она появилась после начала формирования "сгустка" вещества, возникновения гравитации…

— Но вода не могла появиться из ничего!?

— Верно. В протопланетном облаке был лед. А когда наше светило погаснет через пять миллиардов лет опять-таки воды не будет, а образуется лед. Значит, следует говорить не о круговороте воды в природе, а льда! А это уже совсем иной ракурс.

— Лед — это твердое состояние воды, а вода — жидкое состояние льда. Разве это не одно и тоже?!

— На самом деле вода и лед очень разные! Физика знает одиннадцать видов льда, и только один из них — "Лед-1" — плавает, так как он легче воды. А все остальные…

— Простите, но я других видов льда не встречал!?

— Их в естественных условиях не найдете, ведь для их получения нужны низкие температуры и высокие давления. Но если бы бросить кусочек такого льда в воду, то он утонул бы.

— А в лаборатории все виды льда можно получить?

— Конечно. И это не очень сложно. Возникают небольшие изменения в кристаллической решетке, и получается уже новый вид льда.

— Так что многообразие видов льдов особого значения не имеет?

— Но даже такой подход свидетельствует о том, что в нашей голове слишком много стереотипов… Теперь обратимся к океану. Что в нем представляют из себя криогенные образования? Это холодные течения, а также слои холодной воды в глубинах… Откуда все это берется? Из-за льда, который тает в Антарктиде. Морские льды тают, вода опускается и так создается холодное течение, которое уходит очень далеко от места своего происхождения. А это уже климат.

— Красивая наука. Вы ее прародитель?

— Такой — да!

— А почему такие на первый взгляд простые истины не появились раньше?

— Оказывается, период дифференциации наук в ХХ веке сказался на развитии науки в целом не только в положительном плане. Да, были получены выдающиеся результаты в разных областях, но наука слишком уж "узко" смотрела на Природу. Науки делились, каждый исследователь занимался своей областью…

— Владимир Иванович Вернадский смотрел на мир широко и объемно!

— А потому его учение осталось в истории таким мощным и светлым… Процесс дифференциации и интеграции науки естественный, так как для изучения целого нужно изучить частности. Когда это делаешь, то появляются свои взгляды, подходы, своя школа. Постепенно объем знаний увеличивается, идет лавинообразный поток, а потом уже начинаешь осмыслять сделанное. Криология пошла с исследования ледников, но потом гляциология стала отдельной наукой. Как и мерзлотоведение. Там лед, а здесь мерзлые слои земли. Казалось бы, весьма разные вещи…

Но это не так. Академик Владимир Михайлович Котляков, географ и гляциолог, во время моего избрания в Академию сказал: "Все, теперь нет границ между нашими науками — они единое целое!" Это была высшая оценка того, что мне удалось сделать… Мы ликвидировали "заборы" в науке, которые мешали нам широко смотреть на природу.

— И что стало видно?

— Изучение роли криосферы Земли в возникновении, поддержании и развитии биосферы рождает новые научные направления. Стоит лишь взглянуть на историю нашей планеты, в которой крупнейшие биологические перестройки приурочены к глобальным климатическим изменениям, отмеченным оледенением. Так, первые следы оледенений и появление цианобактерий — события одного возрастного порядка. Геологии и биологи своими исследованиями дают нам немало фактов, свидетельствующих о важнейшей роли криосферы в жизнеобеспечении человечества и биоты.

Хотя бы то, что диатомовые организмы усиленно размножаются во время таяния льда. Новые данные свидетельствуют о том, что лишь в последние три миллиона лет горы выросли почти вдвое, достигнув 8 тысячи метров, изменив циркуляцию атмосферы и, следовательно, климат. Для ученых это явление требует осмысления в том плане, что, как никогда прежде, за последние три миллиона лет выросла площадь распространения мерзлоты горных стран, и мы знаем, что примерно в это время появились гоминиды.

— Значит, именно криосфера формирует "облик" планеты в прошлом и сейчас?

— Потепление климата и реакция на этом мерзлоты и других криогенных образований, то есть морских, континентальных, гренландских и антарктических, арктических и подземных льдов, ледников и айсбергов, приводит к высвобождению огромной "холодной" энергии и непредсказуемым изменениям облика планеты.

Только факты: "В конце Х1Х века австро-венгерский полярник Карл Вайлрехт — первооткрыватель Земли Франца -Иосифа — обратился к ученым всего мира с призывом изучать нашу планету по единой программе. Двенадцать стран, включая Россию, откликнулись и организовали в 1882 -1883 гг. 1-й Международный полярный год. Исследования дали много информации о температурах почв, воздуха и морской воды, геомагнитных полях и полярных сияниях.

В 1932 — 1933 гг. — второй МПГ — 44 страны-участницы. Одлну из полярных экспедиций в СССР возглавлял О. Ю. Шмидт.

Цель грядущего в 2007 — 2008 гг. третьего МПГ — определить влияние будущегоклимата и изменений окружающей среды в полярных регионах и последствия таких изменений для природных и социально-экономических комплексов. Цели и задачи МПГ не могут быть достигнуты без углубленных исследований вечной мерзлоты".

— Все-таки эти исследования во многом стимулировала та опасность, которая подстерегает планету — "парниковый эффект", не так ли?

— Во многом это спекулятивная программа. Страх правителей крупных держав заставил выделить ученым многие миллиарды долларов, чтобы те точно выяснили: не растают ли ледники Гренландии, не поднимется ли уровень Мирового океана, не уйдут ли под воду богатые страны Западной Европы? Не будет никаких катастроф такого рода, не растают льды, и не надо пугать людей!

— А где же науке тогда искать деньги?

— Можно придумать новые "страшилки"!

— И у вас есть такие идеи?

— Одну из них могу предложить сейчас. К примеру, из той же мерзлоты мы оттаиваем бактерии далекого прошлого. Но среди них есть и такие, которые уже исчезли. А вдруг они опасны для всего живого!?

— "Бактериологическая война" с пришельцами из прошлого?

— А разве такое исключено? Пока мы ничего опасного не нашли, но если такое случится, то, конечно же, потребуются средства на исследования этих "монстров из прошлого".

­ — Успокойте, мол, это нереально?

— Не могу этого сделать, потому что такая опасность есть. Повторяю, в мерзлоте консервируется живое, и если в ней похоронена какая-то болезнь, неведомая нам, то она может вновь появиться. Так что эта "страшился" не выдуманная, а реальная.

— Может быть, и копать в прошлое не стоит?

— А вездесущее человеческое любопытство и любознательность?! Конечно же, будем копать и искать интересное, и оттаивать, и оживлять прошлое, просто следует помнить об опасностях. Были геологические периоды в истории Земли, когда все вымирало, и непонятно отчего это происходило. То динозавры исчезли, то мамонты вымерли, то комета упала… А если тот же метеорит занес новые бактерии на Землю и они были законсервированы в мерзлоте? Мы же теперь их оживляем…

— Опять космос…

— А там сплошные загадки, поэтому такой интерес к нему.

— Я считал, что напрасно американцы уделяют такое большое внимание поиску форм жизни на Марсе, мол, почти ясно, что ее там нет!

— Они правильно поступают. Мы обмениваемся с ними информацией, и пока все говорит за то, что там были и, возможно, даже есть сейчас какие-то формы жизни. Не случайно, что многие лаборатории в мире сейчас занимаются проблемами жизни в мерзлоте. И круг исследований очень широк — от эволюции до космических исследований. Есть возможность бурить скважины на Марсе, сравнивать результаты исследования пород и те бактерии, которые могут там быть. Это ведь не только может расширить наши взгляды на происхождение жизни во Вселенной, но и совершенно иначе посмотреть на нее. В общем, полет фантазии здесь ограничивать невозможно…

— Прошу еще раз изменить направление нашей беседы, так сказать, "приземлить" ее. От Тюмени до Марса далеко…

-… Не дальше, чем от Москвы или Хьюстона!

— Это верно… Но как вы живете в этом городе? Изменилось ли там отношение к науке?

— Авторитет удалось завоевать и при старой власти, и при новой. К примеру, создали мы Губернскую академию. Заметьте, в ней нет слова "наук". Это типично "греческая" академия. Собираются ученые, технари, писатели, журналисты, чиновники, — в общем, все желающие, и разговор идет о разных актуальных проблемах. И настолько эта Академия прижилась, что даже в областном бюджете теперь на нее выделяются средства. Областное начальство помогает и научному центру, ведь живем мы, как все, то есть неважно с финансированием. Но помощь от области реальная. Да и подработать удается за счет хоздоговоров. Большинство из них, конечно же, экологические. Это проблема для Западной Сибири очень острая. Без экологической экспертизы, сделанной на высоком научном уровне, сейчас ни один новый проект не идет…

Только факты: "Криосфера участвует в очистке атмосферы от вредных техногенных выбросов, оборотной стороной чего является локальное загрязнение мест выпадения осадков. Поэтому крупные города Севера и особенно мегаполисы становятся антиэкологическими ловушками для своих обитателей не только из-за теплового и соляного загрязнения грунтов, но и из-за отсутствия проветриваемости атмосферы, особенно в зимнее время".

…Это сугубо практические вещи, и без них сегодня заниматься фундаментальной наукой просто невозможно. Приходитсяпридумывать разные организационные формы, чтобы ученые могли заработать. Молодых на зарплату в 500 рублей не удержишь, а поэтому надо искать источники для дополнительной зарплаты. А это уже новые формы и новые дела. Так что в тематике нашего Института многое выходит за пределы криосферы, и это хоздоговорные работы.

— Если можно, примеры, пожалуйста.

— Наша газовая промышленность приступила к освоению Бованенковского месторождения на Ямале. Природные условия Ямала не имеют аналогов на нашей планете с точки зрения криосферных явлений.

Мощные, иногда многослойные пластовые льды, высокольдистые и засоленные грунты, криопеги (линзы засоленных, не скованных льдом грунтов), способные мигрировать под влиянием внешних воздействий, оползни, термокарст, оврагообразование, — все это чрезвычайно осложнит проектирование и строительство сооружений.

По существу, обустройство Ямала должно носить статус экспериментального и иметь научно-техническое сопровождение. Каждый объект требует нестандартных решений при возведении и отслеживании в период эксплуатации. Все может измениться при небольших, часто непредвиденных внешних воздействиях. К счастью, технологии строительства на мерзлоте постоянно совершенствуются, и у специалистов есть средства предотвращать негативные последствия.

— А экзотические, сенсационные технологии?

— Одним из сравнительно новых источников газа на планете являются газовые гидраты. Находясь в твердом льдоподобном состоянии, в основном в глубинах океана и на континентах в зоне распространения мерзлоты, газогидраты являются потенциальным криогенным ресурсом газа. Считается, что газогидраты консервируют больше половины органического углеводорода на Земле. Добытый из скважин или полученный на экспериментальных установках, то есть при атмосферном давлении, газовый гидрат "тает", а выделяющийся газ — горит. Горящий лед — завораживающее зрелище.

— Институт растет?

— Он небольшой. В нем всего 80 человек, треть из них — молодые… Кстати, я сторонник создания именно маленьких институтов, потому что они мобильные, динамичные. Опыт недалекого прошлого показывает, что в определенных условиях научные монстры — огромные институты — начинают разваливаться, и собрать их уже невозможно. Да и стареют они быстро, а обновлять их практически невозможно. Особенно в нынешних условиях.

— Что на ваш взгляд происходит в наукой в России?

— Потихонечку она переходит на новые рельсы. Процесс, конечно, весьма болезненный.

— В чем вы видите реформирование науки?

— Первое и главное: жизнеспособными будут небольшие коллективы. Сохранить их в тяжелые времена намного легче, чем крупные институты. Да и перестроить их намного легче на новые задачи, у небольшого коллектива инерции традиций и величия нет. А поскольку в нашей страны тяжелые периоды возникают регулярно, то основу науки России должны составлять небольшие исследовательские центры.

— Удивительно, но наука прошла сквозь годы лихолетья, сохранив свои школы и традиции! Чем вы это объясняете?

— Накопленные знания не стареют и пропадают. Очень хороший был задел. К примеру, десять лет мы потратили на то, чтобы переосмыслить те материалы, которые были получены в многочисленных экспедициях, в которых мы ходили раньше. Ракурс чуть-чуть поменяли, и появились новые взгляды, новые концепции, а, следовательно, и идеи… Честно вам признаюсь: решил я перед выборами в Академии "пойти в народ". Мне нужно было написать справку о своих работах, и прежде чем это сделать, я обратился к коллегам, мол, что вам дал Мельников, чем он полезен?

Ведь не случайно, что должности разные он занимает — и директор Института, и председатель президиума научного центра, и глава разных комиссий и комитетов. И первое, что я услышал в ответ: "Ты расширил представления о нашем объекте исследований, мы посмотрели на него под другим углом…" И я понимаю, насколько это важно, потому что "потеплела наша вечная мерзлота"! Жизнь в отрасли стала интересней, глаза у людей загорелись, и молодежь сразу к нам пошла…