Академик Виктор Михайлов:"Я - ястреб: "Счастье жить и творить".

Как мы и обещали ранее, сегодня мы начинаем публикацию цикла бесед "Исповеди атомного века", подготовленного Владимиром ГУБАРЕВЫМ. Редакцию "ПРАВДЫ On-line" благодарит Владимира Степановича за предоставленную возможность познакомить наших читателей с этими материалами.

Жизнь свела меня с Виктором Никитовичем Михайловым в один из самых драматических моментов нашей истории. Это было окончание “холодной войны”, и две страны, противостоящие друг другу полвека, должны были честно “выложить свои козыри”, приоткрыть секреты и, наконец-то, открыто признать, что накоплено ядерного и термоядерного оружия слишком много, а потому безопасность планеты становится призрачной.Новые времена потребовали и новых людей. Не только специалистов высочайшего класса - дилетанты теперь уже вызывали лишь улыбку, но и людей с широчайшим кругозором, чутко улавливающих перемены на планете, а главное - умеющих четко выражать свою точку зрения.

Михайлов всегда был “оружейщиком”. Он не менял свои взгляды с приходом нового лидера, он всегда оставался самим собой, даже в те минуты, когда ему было это крайне невыгодно... Что греха таить, члены правительства не пользовались авторитетом в среде ученых - новая власть, к сожалению, поставила отечественную науку в крайне тяжелое положение. Как министр Михайлов всегда поддерживал ученых, не только ядерную физику, но и науку в целом. Однако в Академии наук все-таки сначала он был министром, а потом уже ученым, что, кстати сказать, по отношению именно к Михайлову неверно - он всегда сначала был ученым...

Академия - организация инерционная, и под это “колесо” Виктор Никитович “попадал” трижды - его заслуги как ученого признавали все, но аллергия к чиновникам все-таки побеждала, и Михайлов не набирал нужного количества голосов. И вдруг на очередном Общем собрании РАН я узнаю, что Михайлов сразу выдвигается в академики, минуя ”стадию член-корреспондентов”...

Да, в истории Академии такие случаи были, кстати, в том же Арзамасе-16, где работал Сахаров, но то были все же исключения, а не правило. И все-таки Михайлов решил стать “исключением”! Дерзость? Самоуверенность? Извините, но, может быть, нахальство? Нет! Это уверенность в своих силах, в том, что уже сделано - и академики проголосовали “за”! Я считаю, что этот факт говорит о многом: как о самом кандидате, так и об Академии - талант должен быть оценен по достоинству, и если такое случается, то свидетельствует о коллективной мудрости Академии... Кстати, Михайлов оказался единственным, кто был избран из государственных чиновников - в Академию мечтали попасть многие из высших руководителей страны, но они были забаллотированы. И это еще один штрих нашей действительности, в которой Виктору Никитовичу Михайлову отведена особая роль.

- Вы смелый человек, Виктор Никитович?

- Пожалуй...

Я задал этот вопрос не случайно. В судьбе Михайлова не однажды приходилось в полной мере доказывать, что быть настоящим мужчиной - значит уметь действовать решительно в самых сложных ситуациях. Причем не только в тех случаях, когда жизни угрожает опасность (и такое случалось), но и тогда, когда от твоего решения зависит судьба Родины. Может быть, журналисту “выгоднее” рассказать, как однажды под Семипалатинском Михайлов с коллегами попал в пургу, как занесло снегом “газик”, как кончилось горючее и все начали замерзать. И только мужество и решительность нашего героя помогли избежать гибели...

Или при аварии после ядерного взрыва, когда опасное облако газов вырвалось из штольни, а у устья стояла измерительная аппаратура, и вместо того, чтобы бежать, как сделали это другие, Михайлов со своими сотрудниками бросились к штольне, чтобы забрать пленки и данные измерений, а потом уже улетели на последнем вертолете... А может быть, о событиях в военные годы? Тогда он с мамой и сестренками уходил от немцев - и были холод и голод, но все-таки выдержали...Для журналиста и писателя каждый такой случай - пример мужества и храбрости, настоящих мужских поступков, а потому ими легко иллюстрировать рассказ о человеке, о котором пишешь. Но для меня “символом смелости” Михайлова, если можно так выразиться, стал совсем иной случай. Это было в Арзамасе-16, когда туда прилетел Президент России Борис Ельцин.То было в феврале 1992 года. Шла великая ломка всего, что было в Советском Союзе. И в первую очередь - сразу после КПСС - военно-промышленного комплекса.

Новое руководство России опасалось этой силы, а потому смена вывесок и обладателей министерских портфелей стало повседневностью. Средмаш всегда был оплотом Советского Союза, на нем держалась ядерная мощь страны. Переименовать министерства особого труда не требовало, а вот кто его должен возглавить? Окружению Ельцина казалось, что таким ни в коем случае не должен быть человек, который стоял близко к прошлому руководству страны. Вот почему на пост министра не могли быть назначены, по мнению Ельцина, ни Коновалов, ни Рябев, которые руководили Средмашем. Так кто же?Сам Ельцин принять решения не мог - это ведь особая отрасль, тут тех, кто выступает на митингах и поддерживает его, не назначишь...В Арзамасе-16 Ельцин познакомился с образцами ядерного оружия.

Там, на предприятии в окружении ученых и конструкторов он и спросил, кого они, создатели оружия, хотели бы видеть министром? Естественно, арзамасцы предложили своего “земляка” - Виктора Никитовича Михайлова. Он в то время был заместителем министра по оружейному комплексу. Такое предложение было необычным: всегда Средмаш возглавляли “промышленники” - ведь создание оружия занимает небольшую, хотя и существенную часть атомной промышленности страны...

Михайлов все-таки согласился занять это кресло. Некоторые думали, мол, не устоял перед столь стремительной карьерой, но на самом деле все обстояло иначе. “Я знал, что надо спасать нашу атомную индустрию” - сказал мне однажды Виктор Никитович, и я знаю, что он не лукавил. Он умеет брать ответственность на себя - и именно в этом заключается истинная смелость человека.Оглядываясь на события прошлого, могу теперь с уверенностью сказать, что, пожалуй, это было единственное верное решение, принятое Президентом страны. Ни разу ему не пришлось краснеть за атомного министра России. Министры в правительстве, и оно само менялись регулярно, и лишь Михайлов всегда “был на своем месте” - вот, что значит роль профессионала и истинного патриота в современной жизни!

С Виктором Никитовичем мы были знакомы давно. Однажды для моих друзей - журналистов Франции и Японии - он помог устроить встречу с главными конструкторами оружия. Такое случилось впервые в истории, и мир наконец-то узнал о них! Вел встречу руководитель оружейного комплекса министерства Виктор Никитович Михайлов. Разговор получился интересным и важным, пожалуй, впервые была высказана объективная картина разоружения, реальные проблемы и сложности. Рассказ об этой встрече появился и в наших газетах и, естественно, во Франции и Японии. А затем в одной из центральных газет было напечатано письмо группы ученых и общественных деятелей, где и ядерщики и я объявлялись “ястребами”. К сожалению, как обычно бывает, авторы коллективного письма совсем не представляли ничего о ядерном оружии, но тем не менее стремились заработать на нем политический капитал (обычная практика в посткоммунистической России - громче всех кричать о том, о чем не имеешь представления). Не буду скрывать, но было обидно читать о себе как о “ястребе”...

- И напрасно обижаетесь, - рассмеялся Михайлов, - ястреб - прекрасная птица. По-моему, она даже в “Красной книге”, а значит все должны ее беречь...Каково же было мое удивление, когда Виктор Никитович подарил свою книгу, на обложке которой значилось: “Я - ястреб!”. Книга честная. Она еще раз свидетельствует о характере автора, который умеет реально оценивать происходящее, находить оптимальные выхода из самых трудных ситуаций, и никогда не изменять самому себе, своим взглядам и убеждениям. Вот почему свой первый вопрос академику и министру Михайлову я сформулировал так:

- Вы смелый человек, Виктор Никитович?

- Пожалуй... -

Я имею в виду, что вы единственный человек, который произнес во всеуслышанье: ”Я - ястреб!”

- Не могут же все в стране быть “голубями”! Природа так устроена: будут одни голуби, тут же выродятся, станут уродами, калеками. В природе нужен баланс. И в обществе тоже... Я так откровенно высказываюсь, потому что хочу поддержать тех, кто свой талант, призвание, труд отдал на защиту наших рубежей. Я считаю что это “вечная” профессия и с молоком матери должна передаваться мужчинам из поколения в поколение. Вспомните картину “Три богатыря”. Разве народ не славил всегда защитников Родины!? Так что дело не во мне, просто я хотел поддержать в это трудное и сложное время тех, кто работает на оборону страны. Эти люди сегодня имеют низкие заработки - они ниже, чем в среднем по России. К тому же у них огромное количество социальных проблем - не только в закрытых городах, а везде, где развита оборонная промышленность. Сейчас социальная сфера там практически не развивается, а растут дети, внуки... А это добрая сотня городов, и перейти там в рынок чрезвычайно сложно - думаю, на это потребуется несколько десятилетий. Ведь постановлениями и указами не обойдешься, “гнать” рынок нельзя. Нечто подобное происходило в начале 30-х, когда людей повально загоняли в колхозы. Зачем же повторять ошибки прошлого?

- Часто говорят, мол, мы живем в атомном веке. Что это означает для вас как для человека, как для ученого, как для министра?

- За полвека человечество освоило новый источник энергии. А такой переход - к примеру, от костра к установкам, к использованию угля, нефти и газа - всегда дает резкий рост производительным силам, совершается новый скачок в развитии цивилизации. То же самое происходит, когда появляется ядерный источник энергии. ХХ век - это его освоение. А что это означает? Это ведь тот самый источник, который “топит” звезды. Вокруг нас весь космический мир основан на ядерной и термоядерной энергии. Не имеет особой разницы, как назвать - то ли ядерный распад, то ли синтез...

- И это человек почувствовал, когда взорвал атомную бомбу?

-Да. Мы тогда прикоснулись к звездам... Но все началось, когда были открыты рентгеновские лучи - сто лет назад. То первые были шаги “атомного века”, а сегодня каждая шестая лампочка горит от энергии, произведенной на атомных станциях, то есть от энергии деления ядер... Я думаю, что пройдет время - десятки лет или сотня, но все в нашем мире - и транспорт, и авиация - будут основаны на атомной энергии. В ней огромные возможности, и надо научиться их использовать. Именно к этому мы сегодня стремимся... В ядерном реакторе, “котле”, как мы говорим, сегодня мы получаем только электричество, но аккумуляторы уже делаются, и это поможет более полно использовать такой мощный источник энергии... Ну а атомная бомба - это просто ее демонстрация. Так сказать, символ “атомного века”. Могучий, необычный, подчас страшный символ...

- Виктор Никитович, сейчас вы “ястреб”, но ведь когда-то были “ястребенком” - неоперившимся птенцом. Знаю. Что вы из глухих мест нынешней Тверской губернии. И вдруг теоретическая физика, ядерное оружие, кресло министра. Не кажется ли вам это странным?

- Мы все “оттуда”, “из глуши”... Мы учились, получили среднее образование... Я родом из Подмосковья. Мои родители приехали из Тверской губернии на заработки под Москву. А все предки с севера. Кстати, в Тверской губернии очень много карелов, и кто-то был у меня в родне. Это ведь край лесов, потому туда карелов еще Петр Великий переселил в те времена, когда Петербург строился...

- Так что среди предков физиков не было?

- Нет, я первый. Учился я легко, особенно хорошо давались математика и физика. Хотя во время войны я месяцами пропускал школу - у мамы было трое детей, а потому жизнь тяжелая. Мать - крестьянка, отец- на фронте, в 43-м году он погиб... Трудно было. Но повторяю, учился легко и даже злился на сестричек, что они плохо разбирались в физике и математике - кое-как на троечки перебивались...

- А их судьба?

- Старшая сестра умерла во время войны от голода и холода, а младшая, молодо еще от рака легких...

- В этом “атомного греха” нет?

- Ни сестренка, ни ее муж никакого отношения к атомной энергетике и ядерной физике не имели. Они работали монтажниками на разных стройках... Так что у меня сейчас осталась одна сводная сестра, мама позже вышла замуж.

- Все-таки вернемся в военные годы... -

Очень суровое и тяжелое время. И мне пришлось на год прервать учебу. Когда немцы подошли к Калинину совсем близко, мы бежали. Бросили все. Мама с тремя детьми. Старшая сестра заболела туберкулезом и умерла в 43-м году, а мы с младшей сестренкой выдержали и голод и холод - выросли все-таки. А убежали мы на север Калининской области. Кстати, в тридцати километрах от родины моих предков находится атомная станция. Это в районе Удомли... Так что все мы вышли из народа, и я благодарен той стране, что была, потому что она дала мне возможность получить прекрасное образование. Что ни говорите, а сейчас это намного сложнее...

- Но почему именно физик-ядерщик?

- Учился я хорошо, а потому имел право выбрать... В Никеле закончил школу. А тогда был недобор в военные училища, и нас, выпускников, пригласили в райком партии, чтобы посоветовать идти в военные. Но я сразу же отказался, мол, хочу заниматься физикой. За меня заступились школьные учителя... Поехал в Москву. Мой приятель посоветовал поступать в Механический институт...

- Нынешний Инженерно-физический?

- Тогда из-за секретности - “Механический”... Кстати, меня радует, что в нынешнем МИФИ конкурс два-три человека на место. Значит, физика притягивает молодежь, и это отрадно. Думаю, ясно каждому молодому человеку, который приходит в МИФИ - такое образование позволяет твердо стоять в жизни на ногах! -

И тогда это определило выбор?

- Не совсем. Что меня прельстило? Прежде всего, стипендия - она была в этом вузе вдвое выше, чем в других! У меня тогда был отчим, а потому надо было раньше становиться самостоятельным, да и помогать нужно было семье... Вот и бегали мы на Павелецкую товарную разгружать вагоны, чтобы подработать немного... Стипендия сразу же была 450 рублей. Если перевести на нынешние деньги, то как раз прожиточный минимум - стипендии хватало на жизнь. Даже кое-что покупал себе раз в полгода - то рубашку, то штаны. В общем, вполне самостоятельной личностью стал, когда поступил в Механический...

- А физика?

- Учился я на “отлично”, и на третьем курсе меня отобрали в теоретики. Нас было несколько человек. Дипломную работу я уже делал в Арзамасе-16. Приехал в институт Зельдович и взял меня к себе. В Арзамас-16 я поехал с удовольствием: на третьем курсе я женился, потом родился сын, и мы втроем жили на шести квадратных метрах. На “Объекте” же мне сразу предоставили комнату в двухкомнатной квартире. Она была целых 16 метров... Да и зарплата была 140 рублей, нет - в тех деньгах тысяча четыреста...

- Почему Зельдович приехал в институт?

- Он часто бывал в МИФИ. Со всеми выпускниками-теоретиками знакомился. Двух-трех человек обязательно забирал к себе. Правда, из моего выпуска взял только меня. Так я попал в сектор Зельдовича на “Объекте”.

- И чем занимались?

- Диплом я уже писал о сжатии сверхмалых масс. Проще говоря: исследовались малые массы урана, плутония с целью перевода их в критическое состояние, то есть шел поиск принципиально новых методов создания ядерных зарядов... Это были 57-й и 58-й годы.

- Было впечатление, что вы держите в руках нечто очень могучее?

- Такое ощущение впервые появилось, когда я увидел воздушное ядерное испытание. А потом и подземные взрывы, к которым имел прямое отношение. И естественно, каждая удача коллектива, в котором я работал, возвышала, придавала уверенность, ведь мы вырывали очередную частичку тайны у Природы. Были, конечно, и неудачи, но возвышал именно успех. Это торжество человеческого разума, который одерживает победу! Каждый взрыв был сам по себе уникален - не только в постановке задачи, по диагностике, но и по физической схеме, которая применялось в этом ядерном боеприпасе. Для разных целей делались такие “изделия”, в том числе и для мирного использования, но все эти боеприпасы не повторяли друг друга. Сами по себе эти “изделия” очень тонкие произведения техники, они реагируют на малейшие изменения, которые появляются в технологии или материалах, а потому требовалась полная концентрация сил... Ну а когда все получается, совсем иное чувство.

А мы уже узнавали об успехе “ по ногам”, то есть по характеру движения тверди. Такое впечатление, будто с берега в лодку прыгаешь... Так что мощность мы сразу определяли: оправдались наши надежды или нет. Да, вот говорят нужны суперЭВМ, новые машины и так далее. Конечно, они нужны и полезны, но все, что заложишь в ЭВМ, то и получишь. Просто машина позволяет определять что-то более точно и быстро, но принципиально нового на ней не получишь. Тут уж и “ноги” нужны да и “голова”, и, естественно, нестандартность мышления. Так что когда услышите, что все в оружии можно рассчитать на ЭВМ, не верьте!..

- У вашего учителя вообще их не было! Я имею в виду Якова Борисовича Зельдовича. Кстати, каким он был?

-Замечательный! Это был очень общительный человек, с нами на “ты”, как с коллегами. Никакого начальственного тона... Более того, многие, и я в том числе, занимали у него деньги... Правда, он следил, чтобы возвращали вовремя... Он был великолепным ученым, хотя многое в нем меня поражало. В МИФИ всегда была фундаментальная подготовка. Я сдавал экзамены, к примеру, академику Ландау. Приезжал к нему на Воробьевы горы, где он жил в Институте физпроблем. Он давал задание и уходил. В кабинете - множество книг, не только специальных, но и художественных. Я запомнил два тома “Угрюм-реки” - они выделялись обложками...

Так вот, этот факт говорит о том, как готовили тогда специалистов в физических институтах. Иногда прибегал в сектор Зельдович и воодушевленно говорил, как можно решить ту или иную задачу. Но вскоре оказывалось, что этот метод уже хорошо известен - мы с ним познакомились в институте, а для Зельдовича он казался внове... И меня удивляло: как это член-корр. Зельдович (академиком он станет позже) не знает, в общем-то, простых вещей. И двойственное чувство возникало к Якову Борисовичу - с одной стороны, он великий ученый, а с другой - не постиг таких простых уравнений, которые знакомы каждому выпускнику МИФИ... Но кругозор в физике у него был широчайший, и это позволяло ему на любую проблему взглянуть комплексно и глубже других.

- А Харитон?

- Экспериментальная физика. Здесь он был великолепен, и это позволяло получить великолепные результаты. Он умел глядеть шире, чем другие, и чувствовал главные направления в работе... Кстати, Зельдович- чуть не забыл сказать! - всегда был окружен молодежью. Он любил рассказывать и слушать. А вот Андрей Дмитриевич Сахаров был замкнут, с молодежью общался мало.

- Как вы взаимодействовали - ведь, как известно, был “сектор Зельдовича” и “сектор Сахарова”? Казалось бы, конкуренты...

- Мы работали на одном этаже. Разделение мы только чувствовали во время выдачи зарплаты - просто разные ведомости были, а фактически работали вместе. Впрочем, негласно разделение все-таки существовало: Сектор Зельдовича занимался “первичным узлом”, то есть ядерным зарядом, а Андрей Дмитриевич - водородными зарядами... Но потом и тут возник “перехлест”. В частности, группа молодых теоретиков - нас было четверо - сумели создать новый тип оружия с очень высокими удельными характеристиками, то есть мы тогда догнали американцев. До этого было около тридцати воздушных испытаний под руководством Зельдовича и Сахарова, но ничего не получалось.

- Почему?

- Я считаю так: всему свое время! Молодые впитывают опыт и знания старшего поколения и выходят на новый уровень. Только в этом случае появляется шанс... Та атмосфера, обстановка на “Объекте” позволяла быстро расти молодым. И не только на работе было общение, но и вечерами, и на волейбольной площадке, и за шахматной доской.

- Оттого времени именно такое осталось впечатление?

- Самое прекрасное! Могу сказать, что я прикоснулся тогда к фундаментальным работам, к большой физике, к настоящей науке. Казалось бы, речь шла только о создании атомного и водородного оружия, но это не совсем так. Здесь на “Объекте” я понял самое важное: как абстрактная наука превращается в реальность, как возникает мостик между фундаментальными исследованиями и жизнью. Это необычайно важно.

- Итак, как ученый вы сформировались в то время и именно в Арзамасе-16?

- Безусловно. Арзамас-16 и Челябинск-70 - это бесценный научный потенциал России. Будь я где-то в другом месте, вероятнее всего, я не смог бы работать в науке на таком высоком уровне. “Планку” физики в этих научных центрах держали очень высоко.

- Это все-таки заслуга научного руководителя “Объекта”? -

Всех, кто работал в те годы в Арзамасе-16. Юлий Борисович Харитон был все-таки отдален от нас. Он больше общался с Сахаровым, Зельдовичем, другими физиками старшего поколения. Он внимательно прислушивался к мнению теоретиков, в том числе и молодых. Конечно, на совещаниях у него я бывал очень много раз. Особенно, когда начались “наши” проекты. Создавался коллектив математиков, физиков- экспериментаторов в области газовой динамики. Ну а во главе стоял теоретик, чью идею эта группа осуществляла. Естественно, он и отвечал за успех работы, но особенно сильно и строго за неудачу.

- У вас их было много?

- Были, конечно... Две или три наиболее трудные, потому что не удавалось найти их причину и объяснить случившееся. И всегда неудача сильно отбрасывала теоретика или все направление назад.

- А успехи?

- В 66-м году, когда совместно с теоретиками Г.Гончаровым, В.Пинаевым и И.Куриловым сделали современное оружие - это, конечно, был колоссальный успех! Так сказать, по удельным характеристикам мы сделали оружие на мировом уровне, как ни парадоксально это звучит! А раньше мы отставали от американцев в два-три раза. Если к тому же учитывать, что мы отставали по электронной части, то, сами понимаете, какое это имело значение для страны... Тогда было соревнование с американцами, и мы не позволили им выиграть у нас. Хотя, конечно, для нас, теоретиков, важнее было другое: возможность проявить свои способности, знания, талант. Для каждого человека, а в особенности для ученого, это очень важно. Успех и признание стимулируют более эффективную работу.

- Сегодня вы научный руководитель Арзамаса-16. Почему там нет такой же атмосферы в работе, как в те годы?

- Время, конечно, накладывает свой отпечаток. Впрочем, определенный раскол начался еще при Зельдовиче и Сахарове, он усилился после их отъезда. Люди выросли, они нуждаются в своем коллективе, в возможности самому решать те или иные проблемы... Это в принципе очень хорошая черта. В общем, возникла классическая проблема “ отцов” и “детей”, она типична для любого коллектива. А тут началась грандиозная перестройка в стране, переход к рынку, конверсия. Для каждого ученого встала острая необходимость найти свое место в этой сложной обстановке... Естественно, я не могу уделять много времени Арзамасу-16, хотя и являюсь научным руководителем. Они меня просили занять этот пост. Надо было как-то погасить ту борьбу, которая возникла там между двумя коллективами. И пожалуй, это был единственный выход... Почему возникла такая ситуация? Наверное, лучше всего на это мог бы ответить сам Харитон. То ли он постарел, то ли слишком многие “оперились”...

- Полвека руководить ядерным центром - это подвиг! Кстати, многие считали, что будь Харитон в годы перестройки помоложе лет на двадцать, то острой ситуации вокруг Арзамаса-16 не сложилось бы...

- Дело не в Харитоне... Повторяю: время изменилось. Одна из самых больших стратегических ошибок руководства Арзамаса-16 в том, что они вовремя не заметили изменения ситуации. Лос-Аламос всегда имел 30-40 процентов гражданской тематики. И сегодня им очень сложно, хотя требуется всего 50-60 процентов таких работ - и они говорят о кризисе!.. А мы ведь все время занимались лишь военной тематикой. Количество типов ядерных боеприпасов настолько велико, что стало неразумным!.. Когда я стал министром, то увидел это весьма ясно. В 70-х годах в угоду отдельным личностям пошли на расширение “изделий”, количество их и столь широкий типаж не нужен для обеспечения обороны страны, но тем не менее они делались... Надо было организовать исследования по фундаментальным проблемам для гражданского направления, а не “штамповать” боеголовки. Применений специалистам Арзамаса-16 множество: от космологии до электроники... Кстати, Зельдович интересовался этими направлениями, подталкивал к ним, но он уехал. К сожалению, те, кто хотел заниматься сугубо мирными областями науки, вынуждены были уехать с “Объекта” - здесь они не находили должной поддержки.

- Все-таки, на мой взгляд, это была стратегическая ошибка не ученых, а политического руководства страны?

- Конечно. Но тем не менее руководители Арзамаса-16 могли добиться расширения тематики, возможности работать в широком секторе науки - у них был большой авторитет “на самом верху”, и к их мнению прислушивались руководители государства.

- Может быть, “звездная болезнь” затягивала?

- Не думаю, что количество звезд прельщало... У меня было много знакомых в Арзамасе-16 среди рабочих, инженеров, специалистов вредных производств. Среди них было много больных людей, в том числе - профессионально больных, которые получили большие дозы. Для них и одна Звезда Героя имела бы принципиально важное значение - я имею в виду разные социальные условия, но они, естественно, ничего не получали. А руководство уже по третьей Звезде. Понятно, что это вызывало недовольство в коллективе. Почему-то получалось, что успех дела зависит от двух-трех человек - принцип награждения о том свидетельствует, а это неверно... Так что традиции в Арзамасе-16 есть не только хорошие... Однако маховик крутится, он очень инерционен, а потому при рассказе о работе Федерального ядерного центра вы должны учитывать и светлые и темные стороны.

- Вернемся в прошлое... Итак, вы начали работать в секторе Зельдовича, а дальше?

- Сначала младший научный сотрудник. Затем прошел все ступеньки служебной лестницы - до начальника теоретического отдела. Это была очень высокая должность. В 69-м году жена не захотела больше жить в закрытом городе, и чтобы сохранить семью, мне пришлось летать на субботу и воскресенье в Москву. Тогда директором был прекрасный человек Борис Глебович Музруков, он разрешил бесплатно летать... Но так выдержать я смог только около года: все-таки жизнь не очень нормальная, да и сын начал двойки приносить из школы... А жена так и не могла вернуться в закрытый город. Для некоторых людей - это естественно и понятно! - жизнь в таких условиях неприемлема, и это уже особенности психологии. Хотя сам я никогда не испытывал дискомфорта, ну, видно, уж такой характер.

Первый год после переезда в Москву было очень тяжело: всеми своими помыслами я оставался в Арзамасе-16, но помогало то, что я начал заниматься очень интересной работой - это диагностика быстропротекающих процессов при ядерном взрыве. То есть я начал работать в той области, которая у нас тогда весьма отставала. Объем информации по эксперименту у нас был все-таки скудный, да и погрешностей хватало. Очень много пришлось работать на полигонах, в Москве бывал только половину времени, а остальное - в Семипалатинске и на Новой Земле. Естественно, мы встретились с теми же людьми, теоретиками (кстати, среди них много моих учеников). У нас было полное взаимопонимание, и это, безусловно, помогло создать отличную диагностическую аппаратуру. Более того, она даже превосходила американскую - мы смогли сравнить ее во время совместного эксперимента на Семипалатинском полигоне и в штате Невада в 1988 году.

- Американцы были удивлены, что у нас есть такая аппаратура?

- Они были поражены многим. К примеру, то, что делает у нас один специалист, у них пять-шесть человек: слишком узкая специализация, а нам на полигоне приходилось всем заниматься. Да и потери по данным у них были большие... В Неваде - около 30 процентов каналов у них не сработали. Кое-что они учли, и уже в Семипалатинске эта цифра у них снизилась до 10. А у нас один-два процента... Если бы мы потеряли 30 процентов информации при взрыве - это чрезвычайное происшествие!

- Когда вы впервые попали на испытания? Какие у вас были ощущения?

- Это было в Семипалатинске в 1959-м году. Туда я приехал как теоретик “со своим изделием”. Теоретик не только должен присутствовать при сборке - а это деликатная операция! - но и проверить диагностические методы, которые используются. Процесс-то протекает одну миллионную или одну стомиллионную долю секунды, а потому важно правильно выбрать соответствующие пусковые устройства, которые должны открыть регистрирующие устройства - тут не может быть мелочей! К этому необходимо определить и количество дублирующих систем, а они ограничены...В общем, у теоретика много забот на полигоне. Поэтому я и оказался на испытаниях... В то время испытания проводились на большой высоте - когда ножка гриба не соединяется с огненным шаром, чтобы избежать попадания радиоактивных осадков на землю... Мы находились на расстоянии десяти километров. Был ясный, солнечный день. Яркая бело-розовая вспышка, от которой стал удаляться нежно-голубой ореол с ярко выраженным свечением фронта ударной волны в воздухе - это правильной формы сплошной круг с ярко выделенной на границе окружностью. Когда фронт ореола дошел до поверхности земли, вверх стали подниматься столбы пыли. Огненное облако поднималось вверх... Потом в лицо ударило тепло: когда фронт волны дошел до нас, будто мгновенно открылась дверца печурки, где пылало жаркое пламя от поленьев. А взрыв-то по мощности был совсем небольшой...

- Страшно было?

- Я страшно волновался: будет ли сам взрыв или нет?.. А потом ощущение, будто вырываешь частичку тайны у природы. Оно для мужчины, для ученого всегда волнующе... Страшит во время эксперимента лишь одно - не ошибся ли? И все ли проверено?..

- А сколько ядерных “изделий” на “вашей совести”?

- Около десятка типов на вооружении.

- Это много или мало?

- Наша группа была очень “плодовита”. И многие люди выросли. К примеру, Радий Иванович Илькаев, который сегодня является руководителем Ядерного центра. Он начинал рядовым инженером в моем отделе. Да и многие другие... Заряды до сих пор стоят на вооружении, а некоторые идеи продолжают успешно развиваться.

- Сейчас много говорят о том, что ядерное оружие можно создать в любой стране и без испытаний. Так ли это?

- Какое-то примитивное устройство, конечно, можно. Но сработает оно или нет - тут шансы пятьдесят на пятьдесят... Я уже не говорю о том, что вы никогда не сделаете заряд большой мощности. И естественно, в этом случае о какой точности поражения цели может идти речь, да и доставить его до цели практически невозможно. Плюс к этому оно “рассыплется” при любом “антивоздействии” - имеется в виду противоракетная оборона. Ну, и габариты и вес будут, конечно, “ужасные”... Вы видели первые образцы ядерного оружия в Арзамасе и Челябинске. Они в десять раз менее мощные и в десятки раз более тяжелые, чем современные. Это свидетельствует о развитии автоматики, электроники, о более совершенных боевых блоках.

- Сейчас нас пытаются убедить, что с ядерным оружием все решено, мол, принципиально нового ничего не получишь?

- Я думаю, что такого в технике и науке не существует и не может быть!.. Даже в наше время, когда решено прекратить испытания, оружие совершенствуется. Ведь эксперименты можно проводить по-разному, в том числе и лабораторные. Физика - наука экспериментальная, а потому “заморозить” ее невозможно. Есть гидродинамические эксперименты, есть гидроядерные, которые чуть-чуть “захватывают” ядерную энергию... Гидродинамические - вообще без энергии деления... Речь идет об эффективности того или иного эксперимента, а она очень высока, когда накоплен большой опыт. Россия и США провели многие сотни испытаний: Америка более тысячи, мы - поменьше. Однако, тем не менее, масштабы их велики, а следовательно, опыт огромный. И сегодня можно продвигаться вперед по совершенствованию в части надежности и безопасности оружия не проводя испытаний. Многие с этим не соглашаются, но я считаю это пока возможным... Я за то, чтобы ядерное оружие было запрещено, но при одном условии: это должно произойти вор всех странах, без исключений. Конечно, дорога ко всеобщему безъядерному миру непростая и долгая. И ядерное оружие России еще долго будет оставаться по существу единственным гарантом безопасности.

- А судьба оружия?

- В реальности - новое поколение оружия. Можно делить на более “мелкие” этапы, но я возьму по крупному... Первое поколение - ядерное оружие, второе - водородное. Следующий этап - оружие направленного действия. У него есть специфические особенности, в том числе и формирование “оружия - скальпеля”, которое не нарушает природного баланса (по радиации, например), а разрушает отдельные, локальные цели. К этому стремимся и мы, и американцы. Речь идет о сверхточном оружии. Это направление американцы развивают очень активно. Нам труднее из-за тяжелых экономических проблем в стране.

- Такое оружие очень дорогое?

- Очень!.. Сегодня не нужны десятки мегатонн, которые взрывались раньше. В том числе и супербомба, испытанная на Новой Земле, за которую Андрей Дмитриевич Сахаров получил третью звезду Героя. Такие мегатонны, повторяю, не нужны. Думаю, мощность нужна на уровне десятков, сотен тонн тротилового эквивалента. А что такое сотни тонн? Это огромная мощность, огромные разрушения... Так как ядерная энергия в миллионы раз эффективнее химической, то сотня тонн тротила требует всего несколько килограммов ядерной взрывчатки...

- В Музее ядерного оружия в Арзамасе-16 один из академиков показал мне место, где в будущем появится еще один экспонат: образец “изделия”, созданного вами...

- Это произойдет нескоро. Идея заряда появилась где-то в 60-х годах, но до поставки на вооружение новой боеголовки проходит обычно 10-15 лет, так что наше оружие пока находится в строю, и до превращения его в музейный образец еще много-много лет...

- Вы гордитесь, что ваше “изделие”, созданное вместе с группой ваших сотрудников, стоит на вооружении?

- Я всегда говорю: горжусь, потому что мы его делали для того, чтобы ни в одной горячей голове не возникло соблазна повторить трагедию Хиросимы и Нагасаки. Это защита будущего России.

- Вы защитили и своих внуков... Сколько их у вас?

- Трое. И я убежден, что они тоже будут гордиться своим дедом, потому что он защищал и их. Они поймут, что их дедушка в мирное время работал в окопах, за колючей проволокой на ядерных полигонах, где условия жизни и труда очень сложные, близкие к боевым. Молодость практически всех разработчиков ядерных боеприпасов прошла в очень сложных условиях, будь то на Семипалатинском полигоне, или в Арктике на Новой Земле. Признание пришло ко всем основателям нашей отрасли позже, потом. И к Игорю Васильевичу Курчатову, и к Юлию Борисовичу Харитону, и к Якову Борисовичу Зельдовичу, и к Анатолию Петровичу Александрову и ко всем, кто стоял у истоков. Они взяли на себя гигантскую ответственность, и с честью выдержали это испытание. Сначала был невероятно тяжелый и самоотверженный труд, а потом уже признание его.

- Ваши человеческие чувства понятны, а как ученый, чем вы гордитесь - ведь не только одним или серией “изделий”? Да и академиком не избирают лишь за одно достижение, не так ли?

- Горжусь, прежде всего, своими учениками. Их около двадцати человек. Они работают в Арзамасе-16 и в Институте импульсной техники... В нашей работе всегда главной была наука. Даже в министерстве изначально шла фундаментальная наука, а затем уже развивалось все остальное. Конструкторы, технологи и производственники шли за физиками-теоретиками. То была Большая наука, необычайно сложная. Очень быстротекущие процессы, распад и синтез ядер, многомиллионные температуры, сверхвысокие давления...,- все это непознанный мир. Непонятный, а потому загадочный...

- За последние годы в Арзамасе-16 и Челябинске-70 у меня появилось много друзей. Скажите, как вы оцениваете эти центры? Уже как бы “сверху”, а не “изнутри”...

- Это крупнейшие научно-технические центры. В мире, не только в нашей стране. Это и физики-теоретики, и физики-экспериментаторы. Здесь работают прекрасные технологи и конструктора. Там же находятся самые передовые сложнейшие производства. Они были созданы полвека назад, на заре атомной эры, но их значение не падает, а напротив - повышается. Страна была способна сконцентрировать, сфокусировать на отдельных направлениях колоссальные мощности - и материальные, и интеллектуальные.

- Почему у Средмаша получилось, а в других областях нет?

- У нас была конкретная задача, вполне определенная цель. А если проблема “расплывается”, то и центры постепенно вырождаются... К примеру, есть такая же глобальная проблема - термояд. Она гораздо больше, чем ядерная, и по масштабу и уже по затратам. США, Россия, Европа и Япония договорились, чтобы вместе решать эту проблему, я уверен, что эта энергетика появится в будущем, но только в ХХII веке...

- Откуда такая уверенность? К сожалению, в этой области всегда больше обещаний, чем реальных достижений?

- Мы понимаем и знаем процессы, которые идут в водородной бомбе. Ими нужно научиться управлять. Конечно, удержать плазму сложно, но это возможно.

- Полвека нас убеждают, что успех близок!

- Мы научились управлять реакцией слияния ядер, синтеза их, и казалось, что успех близок... Но иллюзии быстро развеялись, проблема оказалась многократ сложнее, чем казалось на первом этапе.

- Вы всю жизнь были связаны с оружейным комплексом. Однако, став министром, вы должны были познакомиться со всей атомной промышленностью. Много ли было неожиданностей при таком знакомстве с отраслью?

- И не только предприятия, но и детские сады и школы, больницы и дома отдыха... Меня поразило, насколько продуманно и грамотно все было сделано. И, прежде всего, комплексно. И на каждом предприятии, на каждом комбинате были разработаны самые современные технологии. Использовались самые высокие научные достижения. К работе на отрасль были привлечены ведущие ученые страны, и это дало свои результаты. И, конечно же, поразили масштабы отрасли. Они не были нужны в таких размерах, но это понимание пришло позже. Почему конверсия у нас идет трудно? Да по очень простой причине: она затрагивает сотни тысяч людей, у которых сложился определенный образ жизни и убеждения, что от их работы зависит безопасность страны. Это так и есть, и люди понимают ситуацию, но сломать, изменить их психологию необычайно сложно. Конверсию сравнительно легко провести, если речь идет о двух сотнях или двух тысячах работников, но если появляется цифра в сотни тысяч, если возникают целые закрытые города, то простых рецептов быть не может. Тут уж не интересы и задачи ведомства, а стратегия страны, ее перспективы играют основную роль...

Теперь о моих знаниях отрасли до назначения министром. Как физик-теоретик, а потом как директор института я достаточно хорошо знал ситуацию в министерстве. Вся наука, вся передовая технология сконцентрировались в ядерном оружии. Конечно же, у атомной станции есть свои особенности, но они не столь уж значительны, чтобы их нельзя было бы понять... Мне интересно было побывать и на атомных станциях, и на заводах, где получают изотопы. Очень полезно было посещение радиохимических производств, где я увидел высокий уровень технической дисциплины, четкую организацию работ, очень много высококвалифицированных специалистов. Все это не может не поражать, даже если ты имеешь общее представление о таких производствах!.. Но самое главное, что меня поразило и удивило - это масштабы производств, масштабы всей отрасли. Было такое впечатление, что Россия собралась воевать со всем миром. Конечно же, это не могло не вызвать удивления и протеста. Поэтому сейчас у нас глубина конверсии очень большая. К сожалению, не все понимают ее масштабность и уникальность.

- Радиохимию вы увидели в Челябинске-40? Неужели до 1992 года вы не были на плутониевом комбинате?

- Не был. Не было положено... Порядок у нас в отрасли всегда строго соблюдался: на такие производства с других объектов допускались только те люди, которым это необходимо по работе. Как теоретики и разработчики мы могли изменить геометрию компонентов, и нам не казалось это очень сложным. Но когда я увидел, как производят плутониевые и урановые компоненты, то понял, насколько это сложный и необычный процесс.

- Что же вас так поразило?

- Технология получения плутония, его обработка. Это очень токсичный материал. Все делается в закрытых камерах. Недопустимо даже малейшее отклонение от технологии... Знаете, теоретика иногда “мешает” то там миллиметр, то в другом месте, и он легко изменяет геометрию заряда, а оказывается там, на заводе, это вызывает огромные трудности, большие затраты... Ну а на заводах по обогащению урана меня поразила чистота и порядок, и тишина! Никакого шума! А ведь в цехах стоят сотни тысяч центрифуг, и все они работают. Первое впечатление, что цех не действует. Но стоит положить руку на центрифугу, и ты чувствуешь ее биение - работает! Центрифуга делает до двух тысяч оборотов в минуту, она будто живой организм. Это очень эффективный инструмент. Ну а на заводах их миллионы штук! Разве это не поражает!?

- Как и все закрытые города?

- Именно!.. Это города ХХI столетия. Своей чистотой и порядком, продуманностью в строительстве они лучшие, они украшают Россию. А по своему потенциалу, по тем людям, которые там живут и работают, они поистине бесценны... К примеру, в том же Челябинске-40 производятся изотопы, которые нужны в медицине, в промышленности, в сельском хозяйстве. Эти изотопы идут во многие страны мира. Так что Озерск гордится не только своими первыми предприятиями, где создавалось ядерное оружие, но и мощными комплексами, производящими сугубо мирную продукцию. Я убежден, что ядерные технологии постоянно будут развиваться, совершенствоваться, проникать в разные области нашей жизни. А кто ими будет заниматься? В первую очередь те специалисты, что работают сегодня в закрытых городах Минатома России. Убежден, это города будущего. Сейчас многие этого не понимают, но в истории всегда не понимали тех, кто шел на шаг впереди остальных.

- Важно сделать этот шаг?

- Конечно. Очень важен один принцип: что-то можно провозгласить, мол, можно полететь на Марс. Об этом говорили многие люди. Но совсем иное - превратить идею в реальность...

- Продолжим тогда эту аналогию: как вы считаете - сравнимо ли по масштабам создание ядерного оружия и экспедиция на Марс?

- Берите поближе: экспедиция на Луну... Но если говорить в целом об атомной энергетике, об управлении цепным делением ядер и термоядерном синтезе, то есть взять все достижения физики ХХ века в комплексе, куда входит и ядерное и термоядерное оружие, то сравнение с экспедицией на Марс правомочно. По затратам интеллектуальной и материальной энергии эти две проблемы сравнимы. Это бесспорно!... К сожалению, находятся инквизиторы ХХ века, которые пытаются уничтожить научный потенциал России, и в первую очередь достижения ядерной физики.

- Виктор Никитович, вы оптимист?

- Безусловно. Даже в самые трудные минуты жизни нельзя опускать руки и смиренно ждать чего-то, нужно бороться и не сдаваться. Только тогда придет победа.

Беседу вел Владимир Губарев.

Ссылка на эту статью была добавлена в статью в Википедии, посвященную деятельности академика Виктора Михайлова, однако через сутки она была удалена участником Q-bit_array, которого часто называют "диктатором русской Википедии". В результате в Википедии нет ссылки ни на одну беседу с академиком Михайловым. Нам искренне жаль ее пользователей,  которые в результате действий некомпетентного редактора лишаются возможности ознакомиться с этой беседой двух замечательных людей.