ТОВАРИЩ “ПРАВДА”
Был конец
апреля 1965 года. Я только что получил
письмо-приглашение от члена парламента посетить
в качестве его друга Южно-Африканскую
Республику. Работая корреспондентом “Правды” в
Восточной Африке, я познакомился с
парламентарием на провозглашении независимости
Малави. Об этом я сообщил в редакцию. Конечно,
было очень заманчиво и для меня, и для редакции
побывать, как тогда говорили, в “заповеднике
расизма”.
— Но ты понимаешь, — говорил мне Игорь Беляев,
бывший тогда редактором отдела стран Азии и
Африки, — что суешь голову в пасть тигра?
Это я понимал, потому что совсем недавно в ЮАР был
принят “антикоммунистический акт”, по которому
любой коммунист, “проникший” на территорию ЮАР,
для начала попадал на 90 дней в тюрьму, а потом
судьба его решалась в зависимости от вины.
— Ладно, — сказал Игорь, — мы тут подумаем,
посоветуемся наверху.
“Посоветовались, подумали” и дали разрешение. В
моем предложении был еще один заманчивый ход: из
ЮАР я собирался попасть сложным путем в
партизанский район Анголы. Такое приглашение
сделал мне на встрече в ЦК в Москве Агостиньо
Нетто, руководитель партии Народное
освобождение Анголы. Он был также как бы
главнокомандующим всех сил сопротивления в
Анголе. Но я его раньше узнал как большого поэта
молодой Африки.
И вот я вылетел из Найроби, где был корпункт
“Правды”, через Солсбери — вотчину
южно-родезийского расиста Яна Смита — в
Йоханнесбург. В Солсбери меня из самолета не
выпустили, и я чуть не изжарился в его накаленном
чреве за час стоянки. Спасибо, летчики
посочувствовали и принесли холодной кока-колы.
Зато в Йоханнесбурге все обошлось хорошо: меня
встретил член парламента и уладил все проблемы.
Две недели прошли в изучении жизни страны, о
которой писали все газеты мира как о страшной
резервации для черных. Потом результаты моих
исследований вошли в книгу “Пылающее копье”.
Но вот настало время покидать ЮАР. День моего
отлета приходился на Пасху. Мог бы, конечно,
вылететь на день-два раньше — не додумался,
прошляпил. И я это понял, когда пришел в компанию
Эрфранс. Именно ее единственный самолет улетал в
тот день из Йоханнесбурга.
Менеджер компании сразу вылил на меня не одно
ведро ледяной воды: их самолет зафрахтован под
спецрейс, и в нем, если и можно будет найти пару
свободных мест, то потребуется особое
разрешение.
Я стал упрашивать дать мне одно место. Аллен —
менеджер компании — посмотрел на меня
внимательно и вдруг спросил:
— Сэр, а вы когда-нибудь прыгали с самолета?
— Конечно, — гордо ответил я, — много раз. У меня
солидная десантная подготовка.
— Нет, я вас спрашиваю: без парашюта прыгали?
— Ну знаете,.. — только и смог я произнести.
— Так вот если вы сядете в наш самолет и его
пассажиры узнают, из какой вы страны, то у вас
такая возможность может появиться.
— Вы говорите какими-то загадками, месье Аллен...
— Никаких загадок. Самолет зафрахтован... как бы
это сказать? Волонтирс? Нет, солджерс оф форчун! —
нашел он английское определение наемников —
солдаты удачи. — И учтите, почти все немецкого
происхождения...
Потом Аллен задумался и, неожиданно громко
рассмеявшись, произнес:
— А все-таки мы их проведем!
Придя в аэропорт со своим скромным чемоданчиком,
я понял, что прыжок из самолета без парашюта
вполне может стать осуществимой мечтой: мои
будущие соседи веселились напропалую и, кажется,
уже давно...
В самолет я поднялся последним. Стюардесса,
видимо, предупрежденная Алленом, встретила меня
сверхлюбезно.
— Извините, сэр, — сказала она, — что у нас нет
первого класса, но я, думаю, вам доставит
удовольствие путешествие в компании этих
вежливых и мужественных ребят.
Салон грохнул от хохота.
И будто от этого смеха открылась дверь и в салон
вошел Аллен с большой корзиной разнокалиберных
бутылок.
— Сэр, — официальным тоном произнес он, — в честь
выгодной сделки, заключенной нами, компания
дарит вам вот эти напитки, чтобы вам не было
скучно до самого Стокгольма. Желаю счастливого
полета, — и он, опустив корзину на пол, удалился.
— Ты швед, что ли? — толкнул меня сосед с пустой
рюмкой в руке. — Ох и не люблю я шведов! — сказал
он, не дав мне стать на путь вранья. — Ну а этим-то
добром угостишь?
— Неужели я один все это буду пить...
— Чарли, — закричал кому-то сосед, — тут со мной
рядом мировой парень — швед, правда. Будешь
хорошо себя вести, угощу стаканом доброго
французского вина...
Когда корзина опустела, настало время
“поговорить”. Наемники, не стесняясь,
рассказывали, который раз они летят в Конго, где
шла война, кто сколько черномазых замочил, кто
сколько заработал... Я ничего подобного не слышал!
В Леопольдвиле — опять любезность Аллена,
который считал себя чуть ли не моим земляком
из-за того, что его бабушка была русской, — меня
встретил не только представитель Эрфранс, но и
какой-то ооновский чиновник, который переправил
меня на своем катере через трехкилометровую
ширину реки Конго из Леопольдвиля в стоящий
напротив Браззавиль, уже другого Конго.
Из Браззавиля, оставив все документы,
свидетельствующие о моей национальной
принадлежности, в посольстве, я вместе с Энрико
Корейрой, будущим министром обороны Анголы, и
несколькими партизанами уходил в партизанские
районы. Там я снова встретился с Агостиньо Нетто,
прибывшим в наш отряд дней через десять.
На следующий день, когда мы завтракали, Нетто
вдруг сказал:
— Друзья, у нашего друга сегодня праздник, — я
оторопел от того, что Нетто вспомнил о таком
событии: сегодня в Москве отмечают традиционный
День “Правды”. Поздравим нашего друга и
попросим рассказать его об самой популярной в
стране газете.
Все захлопали, а у меня, чувствую, повлажнели
глаза от того, что произошло. Я рассказывал о
правдистах, работающих в самых разных условиях,
— от снегов Заполярья до жарких экваториальных
стран, о журналистах всех поколений.
И это был самый волнующий для меня День “Правды,
о котором я никогда не забуду.
Через два месяца меня провожали из отряда, с
бойцами которого я бывал под бомбежками, ходил в
патрульные наряды, испытал все, что выпало на
долю этих людей. И горжусь, что не дал повода,
упрекнуть меня за что бы то ни было.
Теплым и незабываемым было это прощанье. Молодые
ребята меня хлопали по плечу, жали руки.
— Ждем вашего возвращения, товарищ “Правда”, —
говорили они, так и не научившись произносить мою
фамилию.
Михаил ДОМОГАЦКИХ.