Пришло прозрение

Независимость Литвы, кроме нищеты, ничего не принесла ее народу.

До отправления моего рейсового автобуса оставалось около часа. Прогуливаясь по вокзалу, я повстречал своего давнего знакомого бригадира одного из бывших колхозов Вильнюсского Края Пятраса Климашаускаса.
—Михаил? Какими судьбами? — произнес он по-русски. — Рад тебя видеть. Как живешь? Как здоровье?
Я пытался опередить его.
—Ты поначалу, Пятрас, лучше расскажи о себе. Помнишь, наверное, те тревожные августовские дни 1992-го? Что тебе довелось пережить тогда?
Он еще раз переспросил:
—Что пришлось пережить? Было, как в той песне: до смерти четыре шага. После прихода к власти ландсбергистов заходит как-то вечером ко мне в дом подвыпивший колхозный шофер Юозас с дубиной в руках и злобно приказывает: становись на колени и молись, убивать буду...
Поначалу Пятрас эти угрозы воспринял за шутку. Жили-то они с Юозасом в мире. Он считался одним из лучших водителей, его фотография на Доске почета красовалась. Но когда в испуге, вся в слезах, бросилась к нему жена, Пятрас понял: тут дело не до смеха.
—В чем я перед тобой провинился, расскажи, — произнес Петрес, — потом и убивай...
—А разве не твой брат был одним из организаторов колхоза, разве не Советская власть вывезла моего отца в Сибирь?
—За брата я не в ответе, — воспротивился ему Петрес. — А во-вторых, разве не мой брат погиб от “лесных братьев” в 1950 году? Так что мы вроде бы в расчете...
—Ладно, пока живи, — произнес в заключении Юозас. — Будем законно судить партию и каждого коммуниста в отдельности.
И с тем ушел.
После длительной паузы я ответил на интересующие вопросы Пятраса. Выслушав меня, он заметил:
—А у меня, как и у большинства литовцев, будущее во мраке. Колхозы и совхозы уничтожили. Помнишь нашу животноводческую ферму? Одних дойных коров содержалось более 600 голов. Труд был полностью механизирован, чистота вокруг, розы у фермы цвели. Ничего теперь не осталось. Вместо окон и дверей зияют дыры. Сельчане все до единого остались без работы.
—Интересуешься как я живу? — переспросил Пятрас. —Получил два гектара земли. Кое-как вместе с женой обрабатываем, хотя прибыли никакой: ни на хлеб, ни на одежду. А сыновья — они у меня оба инженеры, Каунасский политехнический институт при Советской власти закончили, безработные. А чем я могу им помочь? Скоро и те два гектара не будем в силах обрабатывать. На приобретение трактора не хватит наших с женой и десяти годовых пенсий.
Пятрас замолчал, а я взглянул на часы. В это время перед нами предстал слегка выпивший пожилой блондин и подал руку поначалу моему собеседнику, а затем, как бы нехотя, и мне. Усевшись рядом, он произнес:
— Был вот у сына, корову последнюю продал, деньги отвез. Ты извини меня, Пятрес. Погорячился я тогда. Теперь вот пришло прозрение. Подвел нас Витас, не нужны мы оказались ни Америке, ни Финляндии.
—Ландсбергис? — переспросил я.
—Он самый, — услышал в ответ.— Что не успел приватизировать Ландсбергис со своей компанией, завершила команда президента Бразаускаса. А народу, как говорят в России, булка с маком. Ты меня извини, язык сегодня у меня развязался. Просто захотелось выговориться. И есть о чем. Ну, скажи, разве мы живем сегодня? Сын сельхозакадемию закончил, раньше в министерстве работал, дочь ранее известное на весь Союз Московское Высшее Техническое Училище имени Баумана, закончила И оба сегодня безработные. Такой жизни, как при Советской власти в последние 15-20 лет, больше нам никогда не видеть. Подумать только, литр бензина стоил 4-6 копеек, а булка хлеба —11.
Незнакомец поднялся. Пожав мне руку и кивнув Пятрасу, он поспешил к кассовому окошку. Петрас тоже начал прощаться.
—Это тот самый Юозас, о котором я тебе рассказывал, — шепнул он. — Похоже, пришло прозрение. Впрочем, только ли к нему? Угар литовского Сюндиса миновал. То, что происходит ныне в нашем литовском государстве — это начало еще большей беды...

Михаил БОЧКАРЕВ.
Вильнюс.