Жаль молодых, идущих нам вслед

Во времена, когда был Союз писателей, а не осколочная тень его, когда писатели могли за символическую плату ездить в многочисленные дома творчества, помню, в лучезарном Коктебеле встречал я замечательную публицистку Мариэтту Шагинян. И вот сейчас как бы вижу ее, восьмидесятилетнюю, мудрую, с неизменной доброй улыбкой в черных глазах, сидящей под скалой, а перед ней осеннее море, накатываясь вспененными валами, выбрасывает, шелестя, на берег удивительной красоты и свежести камешки: сердолики, топазы, агаты, хризоны... Знаменитая писательница складывала их в коробочку, радовалась и говорила: "Стихийная природа дарит нам все лучшее".

Эти же слова Шагинян, общавшаяся с Горьким и Маяковским, говорила, когда в Союз писателей стихия жизни забрасывала какой-нибудь молодой талант, отличающийся свежестью и многогранностью.

Тогда во всех периферийных писательских организациях существовал жесткий принцип отбора. Желание иметь писательское удостоверение с золотым тиснением по красным корочкам, а через него входить в круг избранных с правом на какие-то льготы (эти льготы были много ниже, чем у инструктора райкома, но все равно льготы, приятно с ними), было заветным у каждого, кто занимался сочинительством.

Сожалею, что эта тяга к писательским корочкам с годами при колоссальных изменениях в стране не уменьшилась, не уменьшается — растет.

Мне это совсем непонятно. В шестидесятые годы наличие желанного удостоверения давало мне, строительному работяге, возможность не только как-то улучшить быт семьи, но и увереннее входить в Красноярское издательство и вписываться в его текущие и перспективные планы. В 1961 году "обилеченных" литераторов было в крае не то 8, не то 9 единиц. Потом дотянули до 12 и несколько лет не могли перевалить чертову дюжину. Громогласный Анатолий Чмыхало принимал все меры, чтобы оживить организацию. Конечно же, каждый "обилеченный" был у населения на слуху. Каждый! Николай Устинович, Игнатий Рождественский, Николай Волков, Николай Мамин, Алексей Черкасов... Писатели — товар строго штучный. Нынче же "членов" - около семи десятков. И вал этот угрожающе нарастает. Есть прогноз, что к концу текущего года будет около сотни. А кто на слуху? Вряд ли наберется и половина того числа, что было в шестидесятые годы.

Никак не скажешь, что стихия жизни выбрасывает наружу из своих недр редкие драгоценные камни. Идет сплошной галечник. В лучшем случае куски гранита или мелкие блестки. Восторгалась ли бы по этому поводу мудрая Шагинян?

Беда в том, что статус нынешнего писателя-члена давно уже не тот, что был во времена Мариэтты Шагинян. Вершины настолько осели, что превратились если не в равнину, то в неприметное плоскогорье, как это бывает с горными хребтами после катастрофических природных катаклизмов.

Кто там, под скалой, по осени собирает драгоценные чудо-камни, выкидываемые вспененной целебной волной, да и существует ли там само Черное море с прочерченным на горизонте турецким берегом по ту сторону, — мне, не имеющему возможности из-за бедности выехать к друзьям в Хакасию и даже в Козульку, абсолютно неизвестно. Уже 15 лет не существует никаких преимуществ для члена СП при вхождении в офис (какое слово-то дурацкое!) в издательских учреждениях, а уж первоочередно издаться или получить меценатскую помощь — тем более. Все решает то, исключительно то, с каким товаром (рукописью) ты явился к издателю, руководствующемуся в своей деятельности исключительно рыночными принципами, интересами бизнеса.

В таком случае что же в сухом остатке? А ничего, кроме иллюзий высоты. Да еще тщеславие...

Но, братцы, какое уж тут тщеславие, чем оно может питаться, если нет реальной высоты даже на бытовом уровне, не говоря уж о духовном, нет всего того, что когда-то автоматически обеспечивалось самим фактом членства в славных рядах СП!

Напрочь растворились стимулы, побуждающие к писательскому ремеслу. Вспомним Ф. М. Достоевского, который не раз признавался, что не написал бы он ничего, если бы ему не давали предоплату. Другие классики об этом же самом свидетельствовали. Да и советские писатели. Если директор, например, Красноярского издательства при заключении договора не выкладывал автору 40 процентов гонорара, автор считал себя уязвленным и часто расторгал договор.

Так что, если у вас есть готовая рукопись, идите с ней прямиком к издателю, только он определит, способна ли она вызвать читательский интерес, надо ли делать из нее книгу. А коль будет книга, коль будет читатель, то зачем вам членский билет СП? Чтобы убеждать знакомых, что вы писатель? Для этого лучше показать книгу, а не удостоверение, тем более что оно нынче уже без золотого тиснения, похожее на билет читателя городской библиотеки или члена клуба ветеранов-голубятников.

Я всю жизнь относился с завистью к способности журналистов схватывать события и явления на лету и выдавать свое впечатление на публику, тем самым формировать общественное сознание. Сегодня российское общество, как никогда, остро нуждается в нравственных формирователях. Это по силам только журналистам. Писатели же упустили свои возможности, упустили читателя, теперь уже и меценатское издательство вряд ли поможет, скажем честно.

Авторитетные ветераны журналистского цеха нередко просят у меня рекомендации на вступление в писательский союз. Я отказываю. Потому что смысла в этом не вижу и морального права не имею. Как же я могу рекомендовать на переход из разряда более значимого в статус менее значимый? Теперь у нас, членов СП, не только нет лучезарного Коктебеля и уютного подмосковного Переделкино, проникнутого историческим духом мировой классики, но и помещение в Красноярске, на пр. Мира, где мы, бедные литераторы, собираемся, грозятся отнять, а телефон и освещение давно уже периодически отключают.

Коснусь выступления Эдуарда Русакова ("Красноярский рабочий", 31 января 2003 г. — "О чем, прозаик, ты хлопочешь?"). Коллега говорит, что сегодняшняя литература не сторонится текущих горячих событий в стране, на эту тему много издается книг. Согласен. Но я-то имею в виду книги, которые бы раскрывали не контуры, а глубинные движения души современников, так сказать, знаковых фигур современной истории. Кто эти знаковые — они на виду у всех. Но вид — это далеко не суть, все понимаем. Также я не могу согласиться с тезисом, что писателю должно писаться легко и радостно, а без такого настроя, дескать, и браться за дело не следует. Да, знаменитая шведка Линдгрен, создавшая на радость детям "Пеппи Длинныйчулок", не садилась за письменный стол без радости в душе и каждую сценку описывала с неизъяснимым творческим удовольствием. Но знаем мы и другой опыт, например, опыт Николая Гоголя, который писал с огромными муками (вот уж действительно "муки творчества") и на чистый лист бумаги, лежащий на столе, смотрел, как на вампира, отнимающего у него силы и кровь. Да и вообще, по-моему, это в традициях русских крупных талантов — муки. Виктор Петрович Астафьев постоянно напоминал молодым: писательство — занятие очень трудное, изматывающее, требующее за вредность молоко и что-то еще кроме. Потому что жизнь, если она реальная, не может не сопротивляться, когда ее вгоняют в условные тесные рамки жанра. Представьте дикого скакуна, когда его заводят в стойло. Превосходные тексты Евгения Носова, Василия Белова, Владимира Личутина, Венедикта Ерофеева — что, ткались без мук и сомнений? Лишь на волне детского восторга?

Великий Флобер, как сказано в энциклопедии, отразивший "моральное ничтожество буржуа", не стеснялся признаваться на публике, что "Госпожу Бовари" создавал по 20-30 строчек в день, работая "до потери пульса".

Талант и комфорт — вещи разнополюсные. Может, кому-то, не только московским домохозяйкам, кинувшимся гужом в сочинительницы, хочется, чтобы занятие литературным ремеслом было веселой игрой, но я не хотел бы этого. Скучно! Был у нас в бригаде кессонщиков на строительстве Красноярской ГЭС один славный вятский парень, который, закатывая к небу улыбчивые глаза, мечтал о том, чтобы жизнь человеческую на земле сделать сплошной игрой, сплошными плясками под гармошку.

Мало смысла и правды также в тезисе, что писатель — вольный человек, и никому он ничего не должен. Во-первых, всякий талант, как я убедился, прикован стальными цепями к человеческому сообществу в силу своей первобытной природы, а писательский талант особенно. Какая уж тут вольность! Ну разве на шаг, на два можешь отбежать, гремя железом. Смирись! В этом твое, коллега, наказание и маята, в этом и твоя звезда. Смиряется же дерево, однажды поняв, что от черных корней ему никуда не уйти. В этом и сознание своего долга: без древа и листьев корни в земле мертвеют...

Безнравственно снимать с себя вину за то, что происходит в мире и в собственном отечестве. Садиться писать — значит погружать себя в боль, а не в сладкую щекотку.

"О чем, прозаик, ты хлопочешь?" - спрашивает Русаков. Да все о том же, о том, о чем нельзя не хлопотать. Коврик, из ниток сотканный руками искусной мастерицы и повешенный на стену, не может не формировать нравственно-эстетическое сознание жильца. А что уж говорить о способностях и неограниченных возможностях словесных текстов (сотканных талантом) по части влияния на сознание людское, если учитывать, что язык — от Бога, а в каждом слове — живая душа!

И не следует пугаться этой тяжкой и сладкой ответственности за общую жизнь на земле.

До боли в надсаженном сердце жаль тех, кто идет на смену нам: ни Коктебеля у них с изумительно свежими, влажными топазами, халцедонами, агатами, выкидываемыми щедрым морем на берег, ни надежных государственных издательств, способных отличать нахальную бездарь от талантов.

P.S. К сведению любопытных читателей. С 1990 года 90 процентов профессиональных (обилеченных) писателей Красноярска не смогли заработать своим профессиональным трудом и на ящик пива, а кормятся сторонними занятиями, кто сторожит торговый павильон или гараж (сто рублей за ночное сторожение), кто устроился на полставки дворником, а кто (судьба улыбнулась) нанялся в фирму сочинять протоколы на собраниях акционеров и биографии отставленных на пенсию чиновников, вспоминающих, как они ковали социализм. На тему, как ломали социализм, пока еще заказов платных нет.

Анатолий Зябрев, "Красноярский рабочий"