Антон Чехов предсказывал конец света

В спектакле белорусского Национального театра имени Янки Купалы "Чайка" словно бы предсказан конец света. На экране, перед которым разворачивается действие, зависает очень близко подошедшая планета — и мысли о завершении некоего земного цикла, о финале большой человеческой драмы по окончании спектакля волнуют больше, чем дальнейшая судьба героев.

Все уйдет — останется мировая душа. Или что-то такое… Девушка Нина с берега красивого озера в этом спектакле проходит странный и печальный круг жизни — и планета наша Земля, ее планета, рядом с ней, со всеми, кто окружает ее, живет в преддверии угасания. Так прочел, так ощутил пьесу Антона Павловича Чехова главный режиссер прославленного, единственного в своем роде театра Николай Пинигин. Его "Чайка" — как он сам говорит — "бал эгоистов". Это очень современный, острый, чуждый умилению и одновременно благоговейно чеховский спектакль.

Зал по ходу действия смеется. В финале Аркадина и Тригорин много раз, снова и снова стреляют в Константина Треплева, сложив пальцы пистолетом. Вроде понарошку. Но безжалостно. Выстрелы гремят, Костя Треплев падает, падает, падает.

Чужая планета дымным шаром надвигается на озеро, на всех, кто здесь живет и страдает. Маленькая повесть про девушку-чайку, про неудачливого печального литератора, про его жадную и суетную мамочку-актрису, принципиально не желающую стареть, ее любовника, их окружение становится последним эпизодом в земной истории.

…Лифт везет меня на шестой этаж, из кабинета главного режиссера купаловского театра открывается кусок облачного неба — прямо в небо открыт потолок, в небо устремлен стол. Афиша. Бьют часы. Николай Пинигин, опять не успевший пообедать, входит со стаканом чая.

Спектакль под названием "интервью" начинается. Я знаю, что докопаться до его душевных глубин, понять тайные коды этого мастера, этого мыслителя, мне не будет дано. Как не дано это ни одному стороннему наблюдателю, ни одному журналисту. Никому. Смотрю на холодновато-независимого, стройного (аскеза плюс Ренессанс, плюс поблескивающие стекла очков), будто углом и углем выписанного худрука — и тихо горжусь правом поговорить с ним.

Николай Пинигин — ученик большого мастера, режиссера и педагога Владимира Маланкина, который в свою очередь учился у Марии Кенебель, актрисы, режиссера, трактовательницы и пропагандиста учения Станиславского…Пинигин работал на белорусском телевидении, в минских театрах, был режиссером Большого драматического (товстоноговского) театра в Петербурге. Вернулся в Минск. Стал главным в белорусском национальном театре имени Янки Купалы.

Начал и успешно завершил ремонт этого исторического здания, одного из лучших, характернейших в городе. И через потолок его кабинета сейчас видно небо…

"Чайка" — ускользающая и очень простая пьеса. Грустный сюжет, красивое озеро и уродливо чувствующие люди на его берегу. Перекресток нелюбви и холодного самолюбия. В спектакле Николая Пинигина есть эксцентричные эпизоды и тяжелая, вязкая, с болью узнаваемая хандра. Молодой беспокойный юноша Костя Треплев хочет творить, создавать новые формы искусства. И любовь, и тоску, и беспросветность деревенской бедной жизни, жажду сказать нечто свое он пытается соединить в пылкой и застенчивой привязанности к соседке. Девушке из несчастливого дома Нине Заречной.

А Нина мечтает о славе, о взлетах, о любви публики. Как птичка в темноте, она бьется, лепечет. Летит на свет. На шум и блеск. Нина (актриса Валентина Гарцуева) с отчаянной покорностью и мелким подобострастием копирует прическу и манеры яркой уездной дивы Аркадиной. Говорит как она, как она порхает. Старается. Умиляется.

А потом застывает, подстреленная, в полете вниз, в гибели. Лишенная души и надежды, ребенка, веры в людей. И повисает в опасной близости чужая планета, словно говоря: все ничего, если бы еще осталось немного жизни… если бы не этот катаклизм…

- Господин Пинигин, почему опять "Чайка"? Что вы для себя не прояснили в этой пьесе?

— Я эту пьесу еще ни разу не ставил. Был один опыт во Франции со студентами. Мастер-класс. Но полностью спектакля я никогда не делал. И было важно вновь попробовать осмыслить Чехова.

- Почему белорусская драматургия не занимает в афише главенствующего места?

- Так вышло. Скажем, Эймунтас Някрошюс за десять лет в Литве поставил, мне кажется, только одного литовского автора. Так бывает. Хорошо, что есть много разной драматургии. И что есть Чехов.

- Зал на "Чайке" смеется по ходу действия…Это комедия. Хотя и перед концом света…Для вас это комедия?

- Чехов писал о людях, которых хорошо знал. О писателях, актерах. Они ему смешны. Это не пьеса о любви, там ведь никто никого по-настоящему не любит…

- А откуда этот намек на конец света, призрак фон Триера с его "Меланхолией"?

- Об этом пьеса Треплева. Чехов, оказывается, предвидел, предчувствовал все, что произойдет. Что земля остынет, взорвется. Это уж было миллионы раз. И будет снова. Все похоже на все. Зло и добро — одно и то же. Один процесс. И он закончится, прервется. Закончится определенный цикл.

Апокалипсис — это норма. Человек рождается и умирает. Так же и планеты. Все в космосе циклично. Чехов долго шел к этому интуитивному открытию, про это писал не только в "Чайке", в "Дяде Ване" тоже есть об этом: сохнут реки, умирают леса…все исчезнет.

У меня в деревне завелись муравьи — я посыпал чем-то, они пропали. Так же и Бог, для которого мы — муравьи, он тоже не очень нас из общего мира выделяет.

- Почему в финале, когда Треплев застрелился (это в тексте, Чехов нам само действо, самоубийство не показывает), он появляется вновь — и все его расстреливают из пистолетов?

- Не все, а только Аркадина и Тригорин…И не из пистолетов — а будто понарошку, сложив пальцы "пистолетиком"…

- …так почему?

- Они его убивают, давно, все время. Мать не дает ему денег, у него даже зимнего пальто нет. Тригорин, этот баловень судьбы, модный писатель, приехал, увидел девушку — по сути, девушку своего сына, сына любимой женщины, жены — и забрал ее. Выстрелов в Треплева было много. Который из них его убил — судите сами…

И то, что он пишет, когда он перестал быть собой, постарался быть как Тригорин — тоже смерть. Он уже убит, убил себя, кончился…

- Чехов вам близок, это ваш автор?

- Чехов никогда не создавал концепций. Он писал — и как бы нам говорил: "Вот, ребята, как-то так…Я только наблюдаю". И не давал оценок или рецептов. Мне это понятно.

- Любовь, как я поняла, для вас не главная тема?

— Нет, почему, я целую листочки своих яблонь… Я купил дом в деревне. У меня там сад, яблони, там хорошо дышится. Там много любви. Понимания. Позитива. И еще. Знаете, ни одна яблоня не кричит: я лучшая в саду, я главная…

 - Вы как Туминас, он тоже ощущает себя естественно на лоне природы. Разводит пчел…

 - Знаю. И понимаю. И вообще очень уважаю этого человека и мастера. Считаю его одним из лучших режиссеров сегодня. А его спектакль "Дядя Ваня" это просто великое открытие. Театроведческое. Театральное. Дядя Ваня как его понял Туминас — гениальное открытие.

 - Я походила в Минске в театр- и вдруг поняла, что здесь сформировалась немного странная традиция. Публика стоя аплодирует после каждого спектакля. Даже если спектакль — это не про купаловский театр, поверьте — не очень хорош. Откуда это?

 - Один мой друг, приехав в Минск, сказал, что у белорусов есть молчаливое достоинство. Театральный зритель — это те же молчаливые люди с достоинством. В этой традиции — вставать после спектакля — есть отпечаток истории народа. Люди благодарят за труд. У нас ведь почти не уходят со спектаклей. Тоже народная черта.

Неизбалованные люди. Тихая собственная гордость. Надо во все времена, всегда тихо и достойно выживать. Люди честно работают, тащат на себе детей. Рассчитывают только на самих себя.

И они встают после спектакля, будто хотят сказать: спасибо, что сделали для нас свою работу, мы это ценим.

 - Чем вас привлекает, чем радует культурная ситуация сегодня? Чем разочаровывает?

— Процессы культуры, проблемы культуры меня сегодня все меньше занимают. Времена, когда театр был храмом и трибуной, прошли. В общественной жизни его акции невысоки. При наличии

огромных информационных ресурсов (телевидение, интернет, газеты) театр стал тем, чем он давно стал во всем мире. Он еще может быть и часто бывает талантливым и интересным.

Театр важен живым дыханием. Тем, что в театре все происходит здесь и сейчас. Потому на нынешнем этапе я так ценю природу: журавль пролетел, живи- и пусть все так и будет, как должно быть…Так и Чехов это понимал. Красота, тишина, достоинство.

 - Коллектив актеров национального театра Белоруссии отличается от БДТ?

 - В Минске актеры не избалованы. Есть большие, огромные, есть труженики. Есть — не очень. В БДТ я поработал с легендарными мастерами, что-то важное узнал про театр. И благодарен тому периоду.

— Есть что-то, что хочется поставить?

— Не знаю.

-… "Гамлета"…

— Да нет, это мне уже неинтересно. Сегодня, как я понял, не работает многое, что было прежде важно и захватывало. Интересна сама жизнь.

Эта загадка, которую стремишься разгадать. Я все больше уважаю людей, которые умеют что-то сделать своими руками.

 - Вы тоже умеете?

— Могу сделать мебель. И даже как-то это в себе уважаю…

Я украдкой смотрю на его руки, придерживающие чашку с недопитым чаем. Трудовые руки, руки мастерового человека…

— Что будете ставить завтра?

— Есть роман белорусского писателя Максима Горецкого "Две души". Мы поставим спектакль по этому роману. О герое, который живет, наблюдает, не идет ни в одну из сторон политики, действия. Он этически и эстетически осмысливает существование. Он свидетельствует — и это и есть его жизнь. Мы, наверное, для того и находимся на земле — чтобы свидетельствовать.

— Какая из книг вас взволновала, поразила в последнее время?

 - Перечитал "Анну Каренину" Толстого. Это вновь поразило. Еще очень хорош роман Дины Рубиной "Белая голубка Кордовы". Высокая литература. Фантастическое мастерство писателя!

 - Если бы вам дали много денег, так много, что вы даже себе в самых смелых мечтах худрука не может представить, что бы вы сделали?

 - Пригласил бы самых крупных и талантливых режиссеров со всего мира — и больше ничего не надо!

… Спектакль "Листопад. Андерсен" — эксперимент. Совместный опыт драматурга Елены Поповой и режиссера Николая Пинигина.

Это исповедь — почти коллективная — немолодых людей, которые встречаются в парке. Осень золотом листьев в аллее аккомпанирует невеселым разговорам. Дети из садика бегают вокруг скамеек. "Приделанная" к мобильнику воспитательница, которая не видит ни детей, ни красот осени.

Каждая рассказанная завсегдатаями парка история — печаль и опыт. Один рассказывает, как по приказу свыше взрывали Доминиканский костел. Каждая история имеет выход в сказку. И тогда начинается спектакль в спектакле. Сказки гениального Андерсена, поучительные, поэтичные, наполненные грустноватым светом недетской мудрости, ведут разговор с залом.

В финале на экране (снова Пинигин не забывает о командорской поступи современной техники) кадры из "Карнавальной ночи", фильма- символа, фильма- ностальгии по уютному будущему, которое, кажется, никогда не соберется придти.

Зал как-то очень растроганно молчит. А потом встает. И аплодирует. Остров Пинигина плывет в даль. Нежное упрямое небо смотрит сквозь крышу на его рабочий стол.