Игорь Гамаюнов: Размышления у недорубленных дров

Да, конечно, богатая у нас страна, газ Европе щедро продаём, но без дров в деревне пока – не можем! Видно, не хватает у всемогущего нашего "Газпрома" труб, чтоб жителей российской глубинки согреть газовым отоплением. Поэтому мне, ставшему недавно владельцем деревенского дома (полтораста км от Москвы, во Владимирской области), где бываю и зимой, приходится о дровах думать.

И вот привезли мне (по знакомству!) машину дров – пёструю груду берёзовых кругляшей, свалили у сарая. Их нужно было поколоть. Тут-то и появился известный в нашей деревне балагур, бывший механизатор, уволенный с соседнего животноводческого комплекса – за пьянку. Лет ему чуть-чуть за сорок, коренаст, багроволиц. Замедлил шаг у ворот, кивнул: "Колоть будем?"

Договорились о цене. Ушёл - за "инструментом". Вернулся не только с пилой и топором, а ещё с двумя приятелями – бледно-сиреневые лица, замедленные жесты. Компания постоянная, известная не только в нашей деревне – они и в соседних нанимаются на колку дров, а потом "гудят". Вот они закурили, посматривая на набегавшие облака.

– Дождь того и гляди пойдёт.

Мялись, вздыхали. Наконец, я услышал стук топора, сопровождаемый звучным матерком. Минут через десять меня окликнули:

– Хозяин, вынеси попить.

Выношу. Пьют по очереди из ковша, блудливо пересмеиваясь.

– А мы думали, ты что-нибудь покрепче принесёшь.

Стойко не реагирую на их подначку, наученный опытными соседями: выпивку и деньги – только после окончания работы. Иначе результата не будет.

К тому же я знаю, как настрадалась семья бывшего механизатора, не способного из-за систематического пьянства нигде закрепиться. Его жена – доярка, отмаявшись смену в коровнике, продолжает вкалывать дома на огороде, бычка выкармливает картошкой и сеном, скошенным на задворке – готовится к возвращению сына из армии.

Дочь недавно вышла замуж за приезжего парня не русской национальности, живут в родительском доме – молодым тоже помогать надо.

А глава семьи целыми днями по чужим дворам да по соседним деревням пропадает, не принося в дом ни копейки, забавляя своих приятелей и всех, кто окажется рядом, лихими историями. У него здесь репутация самого отчаянного выпивохи и занимательного рассказчика.

Кстати говоря, не самая плохая репутация – сердобольных бабушек, коими полны наши деревни, легко рассмешить и разжалобить. Такая у нас неизбывная традиция – жалеть неприкаянных и падших, будь то пьяница или попавшийся в руки правосудия разбойник. Как там в нашей народной песне поётся о бегущем из мест заключения: "Хлебом крестьянки кормили меня, парни снабжали махоркой".

И ещё через час окликнули меня дровосеки: у сарая на этот раз уже белела груда наколотых дров. Но до конца было ещё далеко, и на их просьбу об "авансе" я ответил отказом. Багроволицый удручённо вздохнул:

– Ну, хоть по стопарю вынеси, с утра внутри всё горит.

Тут я и дал слабину. Посочувствовал. (Тоже, видно, сказалось стойкое бабушкино влияние, коему я подвергся в степном саратовском селе лет эдак пятьдесят назад).

И, попутно решив приобщить дровосеков к культуре пития (такой вот романтический случился порыв), вынес я поднос, сервированный тремя пятидесятиграммовыми рюмками, уже наполненными, блюдцем с ломтиками грудинки и тремя бумажными салфетками.

Последовала немая сцена. Все трое ошеломлённо разглядывали поднос, поставленный на пень, на котором они кололи дрова, не решаясь ни к чему притронуться.

Наконец багроволицый осторожно взял толстыми пальцами рюмку за её хрупкий стебелёк, произнёс – "Ну, будем!" и опрокинул содержимое в распахнутый рот.

Его приятели так же медленно, словно выходя из столбняка, подцепили рюмки и выпили. Но к закуске никто не притронулся. Причём лицо бывшего механизатора выражало недвусмысленную обиду. Спрашиваю, в чём дело. Объясняет:

– Спасибо, конечно, но от этой капли внутри только тревога поднимается.

Пристыженный, приношу початую бутылку, разливаю. Все трое веселеют.

– А сам-то чего?

– Не хочется.

Смеются недоверчиво.

- Это как? Разве такое бывает?

В их представлении – нет, не бывает. Потому что даже самый авторитетный сейчас у нас "воспитатель народа" – Телеящик – никогда не показывает им такого рода примеров. Зато сцены с полными стаканами и разудалым их опрокидыванием не сходят с экрана!

Прикончив бутыль, они закуривают, и бывший механизатор говорит мне:

– Ты вот всё у компьютера сидишь, жизни не знаешь, а вокруг столько интересного.

Начинает рассказывать…

…В соседней деревне в прошлом году помогали они одному хозяину ладить баню, взяли аванс, заглянули к его соседке - у неё "всегда было", она этим приторговывала. Загуляли, значит, вместе с ней, до глубокой ночи. А светать стало – учуяли: дымом разит. Туда-сюда кинулись, а дом-то уже горит. Стали тушить - без толку.

Сгорел дотла. Хозяйку, до смерти угоревшую, милиция увезла. А они весь следующий день разгребали пожарище – знали, где-то у тётки-самогонщицы загашник был. Нашли обгоревшуюшкатулку, в ней – бусы расплавленные и большую монету. Тяжёлую. Потёрли – блеснула золотом. А когда герб царский из-под налёта проступил и цифра, ахнули.

Десять рублей золотом, чеканка 1911 года, это ж на нынешние рубли – мешок денег!

Бывший механизатор закуривает следующую, смеётся, довольный. Вспоминает, что с ними и с монетой потом случилось…

Поехали на рейсовом автобусе всей компанией в соседний городок Лакинск, нашли знатока по монетам. Тот им тысячу рублей предложил, а они обиделись. Мало! Пошли в Сбербанк. А по дороге зашли в закусочную – столько волнений, как не выпить.

В банке им предложили отвезти монету во Владимирский краеведческий музей для объективной оценки, попутно назвав прикидочную цену – пятьсот рублей. Они ещё больше обиделись и опять выпили. Не хватило. А денег больше нет. А обида огнём горит, тушить надо. В долг продавщица не дает, город всё-таки, не всех в лицо знает. Они ей:

– Да мы тебя озолотим, только бутылочку дай.

Не верит.

– А, была-не была, – решили, – однова живём!

Отдали девке золотую монету за обычную палёную поллитровку – знай наших!

Все трое смеются так легко, как могут смеяться только очень счастливые люди. Но счастье-то это такое мимолётно убогое, думаю я, такое нищенское! К тому же – предельно эгоистичное. Неужели не понимают? Спрашиваю бывшего механизатора, а, может, лучше бы ту монету дочери подарить – всё-таки молодая семья.

Хмурится:

– У неё теперь муж есть, пусть он ей подарки носит.

И, бросив окурок в траву, взрывается сердитой тирадой.

– Он-то, зять этот, умник какой, учить меня вздумал. Не пей, говорит, тебе внуков растить. Они, видите ли, будут рожать, а я с их малышнёй нянькайся. Никакого уважения! Говорю дочери, почему не русского в дом привела – не пьёт, не курит. Такой, говорит, встретился. А почему, спрашиваю? А потому, я думаю, что развалили страну, порядка в ней нет, вот и понаехали к нам разные.

– Да ведь работящий парень-то, – пытаюсь смягчить ситуацию, – вся деревня хвалит. Вон и мотоцикл купил.

– Да какой там мотоцикл, старьё, ломается без конца. И не в мотоцикле дело. Он за столом компанию поддержать не может, вот в чём загвоздка.

…Да, видимо, загвоздка именно здесь. Традиция, обозначенная в летописях – "на Руси есть веселие пити, не можем без того быти", в последние годы стала смертельно опасной для нации, уже второе десятилетие живущей в режиме медленного, но неуклонного вымирания.

Недавнее сообщение о том, что мы, наконец, начинаем выкарабкиваться из демографической ямы – впервые уровень рождаемости сравнялся и даже чуть-чуть превысил уровень смертности – не слишком обнадёживает.

Во-первых, потому, что неизвестно, сколько лет понадобится, чтобы восполнить нашей стране уже утраченные миллионы преждевременно оборвавшихся жизней. А во-вторых, выбираться из демографической ямы, как известно, нам помогают непьющие мигранты, хлынувшие в Россию с окраин бывшего СССР.

Неприхотливые и чрезвычайно детолюбивые: пятеро детей в семье для них – это минимум! Именно они вытесняют пьющих "бывших механизаторов" с их рабочих мест. Причем – без особых усилий.

Помню, однажды я бродил с удочкой по берегам Клязьмы и был потрясён, увидев возле дремавшего коровьего стада чернявого пастуха-узбека. Заговорил с ним. На ломанном русском он объяснил, что пасёт второй день, потому что местного пастуха выгнали – он уснул по пьяни, и стадо разбрелось по окрестностям, с трудом собрали.

Мигранты не ломают дорогостоящую технику в пьяном угаре, потому что не знакомы с этим состоянием. Они дорожат своим местом, аккуратны и надёжны.

Так, во всяком случае, рассказывал мне о них директор животноводческого комплекса Николай Иванович Шраменко, у которого когда-то работал наш багроволицый рассказчик, отдавший золотую монету не собственной, скудно живущей, дочери, а продавщице – за бутылку палёной водки

.

 

И тут я вижу самое главное в проблеме нашего отечественного пьянства. Оно размывает основополагающие жизненные ценности, и в деревне это особенно заметно: семья, её благополучие становятся для выпивох чем-то эфемерным, как бы не существующим. И никаких обязательств перед семьёй, никакой ответственности! Распадаются скрепы, на которых держится человеческая общность, нация идёт под откос…

…Разговор наш с багроволицым сошёл на нет, и я, подхватив с пенька поднос с рюмками, направился было в дом, но меня окликнули.

– Хозяин, отпустил бы ты нас, видишь, мы сегодня не работники. Завтра дорубим.

– Ну, раз так, – соглашаюсь (а что мне оставалось делать?), – тогда до завтра.

– И за то, что сегодня нарубили, подбрось деньжат.

Я дал им половину оговоренной суммы, предчувствуя, что завтра мне придётся искать других работников. Так оно и случилось: бывший механизатор со своими приятелями на следующий день не пришёл. И через день – тоже. Через неделю, когда дрова уже были порублены и сложены в сарай, услышал я у ворот хрипловатый голос:

– Слышь, хозяин, мы сегодня к тебе собрались, а у тебя, я гляжу, всё сделано. Ты мне дай десятку в долг, я потом отработаю. Вот те крест!

Десятку я ему дал, но деревенская общественность меня осудила.