"Дыхание плутония и надежда на будущее"

Встреча с директором уникального (единственного в мире) подземного радиохимического завода Владимиром Глазуновым состоялась глубоко под землей в отрогах Саян. Здесь находится легендарный Горно-химический комбинат, где добывался плутоний для ядерного оружия. А сейчас в "Скале" рождается будущее атомной энергетики. Об этом и беседовал писатель и журналист Владимир Губарев — постоянный ведущий рубрики "Чаепития в Академии" — с директором завода.

Когда идешь по подземному городу, по его центральной улице, то справа — реакторный завод, а слева — радиохимический. На этот раз мы повернули налево и, пройдя ряд необходимых процедур — от тщательной проверки документов до радиационного контроля, оказались в кабинете директора завода. Впрочем, представляясь, Владимир Алексеевич Глазунов машинально назвал себя "начальником", и я подумал о том, что все-таки военная дисциплина, царившая на предприятиях атомной отрасли, еще кое-где сохраняется. Отрадно, что именно здесь, на особо опасных производствах…

Беседа наша шла о нынешнем состоянии радиохимии на комбинате и о судьбе подземного завода, где мы находились. Я спросил:

— Думаю, что вы знакомы со всеми тремя заводами радиохимии. Чем ваш отличается от других?

— Во-первых, мы защищены от внешних воздействий, так как находимся глубоко под землей. Во-вторых, на заключительных этапах работ вводилось множество новшеств, и технология у нас на высочайшем уровне. Пожалуй, она самая современная. Правда, аппаратурное оформление несколько "хромает", но это не мешает удерживать лидерство. Однако сейчас завод выработал свой срок и готовится к выводу из эксплуатации.

— Остановили и все!? Что тут сложного?

— Понимаю, что требуете более подробного обоснования. Прежде всего, хочу отметить, что заводы, как и люди — взрослеют, стареют и, в конце концов, уходят на покой. Но чтобы, умирая, завод не прихватил с собой обслуживающий персонал и людей, живущих вокруг, его нужно грамотно и безопасно вывести из эксплуатации. А это не так просто. Некоторые аппараты имеют объемы в сотни кубов, а некоторые — и в тысячи. В них хранятся и высокоактивные отходы, и среднеактивные, а также основные продукты — уран и плутоний. Все это нужно собрать до грамма! Это первая задача.

А вторая: надо всю систему привести в безопасное состояние. Представляете: аппарат стоит глубоко в каньоне, и если его оставить пустым, то постепенно он начнет всплывать будто поплавок, так как начнут в каньон поступать дренажные воды. Поэтому аппарат нужно отключить от коммуникаций, заполнить водой, чтобы он не всплывал, и так далее и тому подобное.

Процессы сложные, нестандартные. А потому затраты большие — материальные, людские, энергетические. И затраты эти — бюджетные. Радиохимия — вещь серьезная, и до самого последнего момента к ней нужно относиться уважительно. Погрешностей она не прощает, с ней надо быть на "вы".

— Это уже прошлое, а почему именно здесь, в столь сложных условиях вы намерены создавать новое производство — я имею в виду МОКС-топливо?

— Весь жизненный цикл оборудования мы проверяем. Обследование оборудования проходит по графику и делается неукоснительно, в обязательном порядке. Изучается коррозия, насколько прочны стенки, в каком состоянии сварные швы и так далее.

Рассчитывается ресурс каждого аппарата. Они были сделаны в советское время — добротная нержавеющая сталь, добротные агрегаты, и они еще могут долго прослужить. А потому грешно не использовать их в других технологиях. В частности, сейчас будем делать технологию по производству МОКС-топлива, и часть аппаратов найдет свое применение. Это экономически выгодно.

— Как вы относитесь к подземному комбинату. Раньше его называли "Шахта", а теперь "Гора". В чем разница?

— Когда генеральный директор привез меня сюда знакомиться с производством, мы остановились в центре выработки, и я поразился ее размерами. Это впечатляет. И столь грандиозные выработки были сделаны за очень короткое время! Сейчас нечто подобное сделать невозможно, хотя и техника более современная…

— Почему?

— Нужна идеология, нужен совсем иной запал, которого сейчас нет. Вы были на 231-й улице и видели там надписи. Их делали солдаты, которые здесь работали. Мы специально не закрашиваем эти надписи, потому что это история и комбината, и страны. Пусть люди видят их сегодня.

— Вы — средмашевец?

— Конечно. Начинал работать именно в министерстве среднего машиностроения.

— Чем выделяется это ведомство из остальных?

— Таких организаций сейчас нет. Средмаш — это комплекс, который работал без сбоев. Как часы. Конечно, недостатки были — как же без них! — но в целом это уникальная организация и уникальный опыт, который мы просто обязаны использовать в нашей жизни, если не хотим остаться без будущего.

Я начинал аппаратчиком в 1968-м году, прошел по всем ступеням, и скажу главное — дисциплина была строжайшая. И людьми не разбрасывались, ценили каждого.

Пришли мы, молодые, на завод в отдел кадров. Начальник усадил нас кружком, говорит: "Сынки, здесь нет слова "нет" — все надо делать хорошо и в срок. Не захотите, вас заставят, из вас сделают хорошего специалиста и человека". Тот первый урок Средмаша я запомнил на всю жизнь…

— А правда ли, что у вас не было цепных реакций?

— Не было. К сожалению, на других заводах случались, а нас пронесло…

— И чем вы это объясняете?

— Мне кажется, что здесь все сознают свою ответственность, так как если что-то произойдет, то в первую очередь пострадают те, кто работает под землей. И последствия, конечно же, будут более тяжкими.

— А дисциплина?

— Тут послаблений не должно быть. И что греха таить, у тех, кто постарше, она несравненно выше, чем у молодых. Вот и приходится воспитывать их, причем подчас весьма жестко. Недавно уволил одного молодого рабочего…

— За что?

- Поехал в отпуск на Байкал. Там загуляли. Опоздал на работу на два дня. Разговариваю с ним. В общем, его дружки сказали, что начальник поругает, покричит и успокоится… Но у меня такие самолеты не летают… Уволил. Чтобы не портить парню биографию — уволил не по статье, а по соглашению.

Жалко, конечно, его, но везде, где работа связана с радиоактивными материалами, дисциплина должна быть жесткой, пожалуй, более суровая, чем даже у военных. Тут послабления недопустимы.

— О чем вы мечтаете?

— Построить технологию МОКС-топлива. Я всю жизнь работал на войну, что-то мирное я должен сделать — ведь мне 63-й год идет… Всю жизнь занимался получением металлического плутония, передавал в соседний цех — там "изделия" делали… Потом разбирали, утилизировали свои же "изделия"…

— Обидно было?

— Конечно, обидно! Обидно, что одна сторона старается побыстрее избавиться от своего плутония, а другая лишь посматривает на то, как мы это делаем, хотя договаривались о совместном разоружении… Напрасно говорят, что плутония у нас много… Реактора остановились, а плутоний через некоторое время надо чистить от изотопов… Лежит он в заряде или в слитке спонтанное деление все равно идет…

— Ядерное оружие — живое…

— Очень правильно — живое! А каждая переработка предполагает невозвратные потери, и через несколько циклов количество плутония уменьшится. Об этом следует помнить.

На этом мы и завершили нашу беседу с директором завода. Ощущение тревоги появилось, потому что нам неведомо, что будет завтра, и не придется ли исправлять допущенные сегодня ошибки.

В одном я убежден: такие люди как Владимир Алексеевич Глазунов всегда среди победителей, а потому свою мечту о новом топливе для АЭС он обязательно осуществит.

Два года спустя я убедился, что не ошибся…

Нынче директор встречал нас в "парадной форме" — в выглаженном костюме, при галстуке. Чувствовалось, что одет он так не случайно, и причина его торжественности была высказана в первой же фразе:

— Вы увидите нечто фантастическое, и в путешествии по нему буду сопровождать вас я…

Мой протест принят не был, хотя я хотел оберечь Владимира Алексеевича — ведь у него больные ноги. Да и настаивать я не мог: видел, как душевно для него показать свое детище, которое еще три года назад было на бумаге, а теперь заполнило ту самую "вырубку", поразившую меня в прошлом, и множество иных помещений подземного завода.

Владимир Алексеевич Глазунов — директор мощного Радиохимического предприятия, которое находится глубоко под землей в отрогах Саянских гор. Почти семьдесят лет назад здесь начал создаваться уникальных комплекс, состоящий из атомных реакторов и завода то производству плутония. Именно Горно-химический комбинат обеспечивал безопасность нашей страны, и его роль в создании ядерного щита переоценит невозможно.

Но потом наступили иные времена.

Реакторы оставлены, радиохимическое производство сокращалось…

Казалось, что "Гора" вот-вот должна прекратить свое существование…

Тоннелей в "Горе" столь много, что в свое время она по протяженности их соперничала с метро Москвы. И что любопытно: очень мало тупиков, рано или поздно каждый из тоннелей приводит "к свету" — из "Горы" вырывается электричка, она везет подземных работников в город, где просторно, светло и очень красиво.

Именно этим людям и дано не только сохранить свои предприятия, но и дать новый импульс развитию всей атомной промышленности.

Речь идет о замкнутом цикле ядерного топлива. Еще до недавнего времени это была "ахиллесова пята" атомной энергетики. Что делать с отходами? Как перерабатывать отработавшее ядерное топливо? Каким образом использовать плутоний?

Ответ на эти вопросы получен здесь, под землей. И этот "ответ" можно увидеть собственными глазами!

Директор с гордостью показывал нам цеха, установки, печи, автоматические линии, всевозможные устройства и комплексы. И все это ради получения уникального ядерного топлива для сверхмощных "быстрых" реакторов. В частности, для БН-800, который недавно пущен под Екатеринбургом.

Речь идет о МОКС-топливе.

На протяжении десятилетий его пытаются получить атомщики разных стран. В первую очередь, французы, потом американцы, англичане, японцы. И всех постигают неудачи! Чуть дальше других продвинулись французы, но… загадочная жар-птица улетает, лишь иногда оставляя охотника свои перья…

Нам же удалось не только ухватить ее за хвост, но и поймать!

Подробно рассказывать о том, как все сделано, нельзя, хотя французы и американцы очень хотели бы это узнать. Но теперь дорога в "Гору" им закрыта — сами ведь ввели санкции против России и свернули сотрудничество. Теперь уж предстоит все покупать (это в "лихие 90-е" они все забирали из России задаром и дешево!), а подобные технологии стоят очень и очень дорого. Наконец-то, мы начали понимать, как безумно глупо мы вели себя, рассчитывая на добропорядочность "дяди Сэма", то есть на то, чего и в помине никогда не было.

Пожалуй, Директор подземного завода это знает лучше других — все-таки уникальным делом занимается всю жизнь.

И об этом тоже шел наш разговор пока мы знакомились с цехами, где рождается МОКС-топливо.

Я спросил Владимира Алексеевича:

— Можно ли считать, что в жизни завода наступил поистине революционный скачок?

— Пожалуй, можно и так сказать. Наравне с созданием нового производства мы занимаемся выводом старого…

— Что вы имеете в виду?

— Вывод из эксплуатации — это очень серьезный процесс, который по своей сложности и объему не уступает созданию нового производства. Радиохимическое предприятие нельзя просто закрыть на замок и уйти…

— Сколько лет работал завод?

— 24 апреля 1964 года — день его рождения. Более полувека уже действует…

— Сколько же вы плутония наработали — не подсчитаешь!

— Есть люди и организации, которые это точно знают. А я говорю: "Достаточно!" Данный завод и был создан для того, чтобы достичь паритета по ядерному оружию с американцами. Впрочем, не только с ними, так как у французов и англичан тоже оно было, и наша задача состояла в том, чтобы плутония хватило для всех…

— То есть ваш завод был настолько мощным, что заменял сразу несколько?

— Сначала планировалось разместить под землей четыре нитки, но, к счастью, нашими учеными были разработаны новые технологии, которые позволили обойтись всего двумя нитками — Б1 и Б2, которые обеспечили полностью потребности в оружейном плутонии.

— Причем это был самый "чистый" радиохимический завод, не так ли?

— Да. Первые заводы были на "Маяке" и в "Томске 7", они шли чуть впереди, а потому ошибки и недостатки, которые там проявлялись, здесь удавалось исправлять. Так и должно быть. Те, кто идет за нами, должны быть лучше и умнее.

— Признайтесь: были крупные аварии?

— Прямо скажу, не было! Я был и на "Маяке", и сорок лет проработал в "Томске 7", и уже восемь лет здесь — крупных аварий не было. Инциденты случались, но не аварии.

— Как-то не верится! Почему удалось избежать их?

— Помогла та политика, которая проводилась министерством среднего машиностроения. А она заключалось в той системе, которая культивировалась в нем. Завод что-то разрабатывает и делает отчет, который рассылался на родственные предприятия.

Все занимались изучением опыта своих коллег. Ошибки первопроходцев не повторялись. Будь это недостатки в конструировании того или иного аппарата, или оплошность персонала…

Помню в цехе, которым я руководил позже, случилась беда: сильно пострадал один из рабочих. Об этом инциденте доложили даже Брежневу. Он распорядился, мол, ничего не надо жалеть, но человека спасти. В сутки тогда на медицинские препараты требовалось семь тысяч долларов. Деньги, естественно, были выделены, и человек остался жить. Правда, он лишился рук…

— Цепная реакция?

— Очень сильное излучение… Случай описан подробно. Есть такой специальный труд по всем аналогичным случаям у нас и в Америке. Опубликован он еще в советское время…

— Три здешних реактора долгие годы нарабатывали разные материалы, а не только плутоний. Реакторы остановлены более десяти лет назад, а вы продолжаете работать?

— Завод создавался для переработки облученных стандартных блоков. По весне 2013 года последний блок мы опустили в реактор-растворитель. С той поры у нас облученного материала нет. Сейчас мы перерабатываем обыкновенное урановое сырье. Это закись-окись, металлический уран и так далее. Постепенно те две нитки, которые есть у нас, выводятся из строя.

— А почему потребовалось новое производство?

— Может показаться странным, что завод, который занимался рефабрикацией, теперь решил заниматься фабрикацией, то есть обратным процессом. Если бы этот проект осуществлялся не у нас, то несколько сотен человек надо было бы увольнять. Причем это радиохимики, специалисты высочайшей квалификации.

Это была бы трагедия для тысяч людей — я имею в виду и семьи специалистов. Кстати, аналогичная ситуация уже возникла в Северске. Там работает мой сын, в том цехе, которым я когда-то руководил. Он рассказывает, что веселый и счастливый Северск постепенно превращается в угрюмый, злой город.

Томск, что находится рядом, всех желающих обеспечить работой не может. И то, что происходит там, печально. А наш генеральный директор добился, чтобы организовать новое производство у нас, тем самым на десятки лет он обеспечил работой коллектив завода. Да низко поклониться ему надо за это! То есть, у нас есть специалисты. Это раз. И вторая причина, почему новое производство располагается здесь, это замыкание ядерного топливного цикла, то есть хранение, переработка и создание нового топлива. И все это в одном месте!

— Спасаете атомную энергетику?

— По сути — это так!

— Я видел пустые выработки всего три года назад, а сейчас в них уникальное оборудование. Как вам это удалось?

— Наша земля никогда не оскудеет талантами, поэтому все уникальное оборудование было сделано на наших заводах, руками россиян в Москве, Санкт-Петербурге, в Подмосковье, в Сибири, на Урале и так далее. География очень широкая. Наш научный руководитель — это ВНИИНМ имени академика А. А. Бочвара…

— Знаменитая "Девятка"?

— Да, там где разрабатывалась наша первая атомная бомба и все материалы для атомной промышленности. Как и во времена Средмаша, сейчас создалась команда, которая работает на одном дыхании, вне зависимости от того лаборант ты или доктор наук.

— Почему такое сравнение?

— Я был лаборантом, приезжал из "Девятки" В. И. Волк. Он был просто научным сотрудником, а я лаборантом высшей квалификации. Он сразу же требовал меня, и мы работали с ним круглосуточно… А сейчас доктор наук, известный ученый, но отношение к делу такое же, как в молодости. Многие люди вовлечены в проект создания нового топлива, и все работали с энтузиазмом. Совсем как в прошлом.

— В мире есть что-либо подобное или вы все изобретали сами?

— Обошлись без зарубежных коллег. Нашим руководителям наверху нужно понять одну маленькую, но важную вещь: без программистов, без конструкторов, которые создают автоматические установки, без специалистов высшей квалификации ничего нового создать невозможно. Таким людей в стране немного, и за каждым нужно следить, поддерживать, поощрять, мотивировать (как принято сейчас говорить) на создание новых установок, вплоть до того, что выделять специальные гранты. Не американцы их должны выделять, а мы, чтобы эти люди, приходя с работы, не думали о том, где лишнюю десятку заработать.

— Чувствуется, что у вас это наболело?

— Конечно. Не ценят у нас таких людей, которые могут решить любую и научную техническую проблему. И создание МОКС-топлива — пример тому. МОКС-топливо — это смесь оксидов урана и плутония. С американцами было соглашение, чтобы вывести из эксплуатации плутоний, в котором нет необходимости. А куда его девать? Просто так его не выбросишь, не уничтожишь.

Да и материал очень ценный — энергии в нем много. Плюс к этому есть и обедненный уран, которого в процессе создания ядерного оружия накопили очень много — миллионы тонн. А почему бы не соединить обедненный уран и плутоний? Новое топливо можно использовать в "быстрых реакторах", оно сгорает очень эффективно. В нем воспроизводится плутоний, который вновь смешивается с ураном и вновь поступает в реактор. Получается почти вечный двигатель. Фантастика? Нет. Такие реакторы уже работают в нашей стране, а недавно вступил в строй реактор БН-800, его мы и должны обеспечивать МОКС-топливом.

— Нас сразу предупредили, что нигде нельзя фотографировать на этой нитке, мол, везде новшества, которые необходимо патентовать. Неужели действительно везде ноу-хау?

— Верно. Американцы ждут-не дождутся, пока мы все не сделаем, чтобы попытаться потом все забрать. Надеюсь, что такого уже не случится. На данном этапе мы пока выигрываем у всех, в первую очередь, у французов.

Работа очень сложная, так как плутоний материал весьма оригинальный. К примеру, оружейный плутоний мы можем поставить на этот стол и экспериментировать с ним, только перчатки нужно надеть, чтобы защититься от излучения.

К сожалению, с энергетическим плутонием все иначе. Его излучение мощное, букет короткоживущих изотопов. Он даже разогревается от собственного излучения.

— Но оружейный тоже теплый!

— Но не настолько… Поэтому вокруг аппаратов толстые стены, биологическая защита мощная. В помещение не зайдешь, пока не вытащишь из камеры продукт. Поэтому и требуется очень сложная автоматика. При производстве твэлов с урановыми таблетками работать можно. Девочки сидят на сборке и наполняют таблетками стержни, а здесь такое невозможно. Значит, мы должны научить работать автоматику.

— Вы прошли все стадии — от стажера до директора крупнейшего в стране завода. Когда было труднее всего?

— Когда был начальником цеха. Структура цеха была такая же, как здесь на заводе, то есть был у меня экономист, главный приборист, главный механик, главный энергетик, — короче говоря, это был минизавод. 327 человек. И там я научился и меня научили "мои старички", которые всегда говорили так: "если хочешь получить желаемое, требуй невозможного", руководить коллективом. Думаю, что при разработке нового проекта обязательно надо назначать Главного конструктора, которому надо давать все права — от назначения премий до выговоров любому должностному лицу, от права назначать исполнителя до его увольнения и так далее. И тогда можно спрашивать с такого человека… Примеров тому в нашей истории предостаточно. Просто о них не следует забывать.

— Оптимизм сохранился?

— Бывало он испарялся, но стоит поговорить с Генеральным, и он возвращается. Приятно сознавать, что ты необходим…

… "Простодыр" — любимое определение Глазунова каждого, кто не умеет работать, держать свое слово, кто любит бахвалиться. Так называет он и тех, кто любезничает перед американцами, которые по соглашению о прекращении производства плутония все еще приезжают на реакторный завод, где находятся остановленные реакторы.

Подземный проспект разделяет два предприятия. Проходная Реакторного справа, а слева — Радиохимического.

Спрашиваю у Глазунова:

— Американцев к себе не пускаете?

Улыбается:

— Пользуются нашей раздевалкой и душевыми кабинами, а дальше — ни шагу! А будь моя воля, то дальше госграницы я их не пускал бы…

О директоре Радиохимического завода говорят как о человеке жестком, мол, всегда добивается своего. Плохо это или хорошо?

Считаю, что хорошо, иначе в такие тяжкие времена, как нынешнее, мы не опережали бы ни французов, ни американцев, ни прочих "шведов".