Чаепития в Академии: Домашние осетры и киты-телохранители

"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика "Правды.Ру". Это встречи с выдающимися учеными России. Беседы с ними ведет писатель Владимир Губарев. К сегодняшнему разговору приглашен академик Геннадий Григорьевич Матишов, председатель Южного научного центра РАН. Речь пойдет о морях и океанах Земли — о так называемом аквакосмосе нашей планеты.

Мне особенно понравился один осетренок. Он походил на озорного мальчишку, который норовил показать всем свои артистические способности. Осетренок становился на хвост, высовывал из воды мордочку, и несся по поверхности вдоль своего дома. Мне даже показалось, что он улыбается нам, мол, смотрите какой я веселый и смелый…

Интересно, что с ним будет через пять лет?

Такой срок я назвал не случайно: именно к этому времени академик Матишов надеется получить вполне продуктивное осетровое стадо, в котором будут и самки, способные давать икру, то есть потомство, и тучные стада "товарных" осетров — тех рыбин, что готовы будут украсить наши праздничные столы. Ведь кто же есть осетров в рабочие будни?! Мы ведь не какие-то олигархи или обжоры, не так ли?

Впрочем, я отвлекся, пофантазировал. Но не думайте, что фантазия слишком уж разыгралась — отнюдь! То, что происходит в современной науке, подчас лишь кажется необычным, на самом же деле — это реальность. Именно с ней я и столкнулся в Ростове на Дону, в Южном научном центре РАН, где встретился с его председателем академиком Геннадием Григорьевичем Матишовым. Не буду кривить душой: мы знакомы много лет, звал он меня в Ростов и Мурманск не раз, но только сейчас выпала такая возможность. Наш разговор с ученым был искренним и откровенным именно потому, что дружеские отношения насчитывают годы.

Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!

Я спросил Геннадия Григорьевича:

— Как известно, вы — человек "северный". Именно там вы делали "большую науку", и вдруг оказались на юге, в Ростове-на-Дону. Почему? Это, во-первых. А во-вторых, говорят, что российская наука гибнет, сжимается, как шагреневая кожа, а вы не только создаете новые институты, но и даже целые научные центры! Объясните, что происходит?

— Когда-то граница России проходила совсем недалеко отсюда, в Азове. Как раз в тех местах, где я родился. Я не хочу, чтобы в недалеком будущем она оказалась вновь здесь же… И предотвратить это способна только наука, которая объединяет людей вне зависимости от их национальной принадлежности, сиюминутных устремлений и политических пристрастий. Вот почему я делаю все, чтобы Южный научный центр не только существовал, но и стремительно развивался.

— Раньше стержнем, на который нанизывался прогресс, была железная дорога. Ее появление помогала нам осваивать Сибирь, американцам — Запад…

— … а здесь — Кавказ. Это верно. Но теперь главную обязанность по единению берет на себя наука. Только она способна понять и оценить происходящее, а, следовательно, и определить будущее. "Атлас социально-политических проблем, угроз и рисков Юга России", над которым работали ученые Южного научного центра, еще одно свидетельство тому, что нужно искать нестандартные выходы из создавшегося положения.

— Насколько я понимаю, они вам ясны?

— Нашу точку зрения разделяют руководители Южного округа и в администрации Президента России.

— Поэтому на этом труде появился гриф "Для служебного пользования", что весьма необычно в наше время?

— Огромный интерес к "Атласу" начали проявлять за рубежом. Наверное, этим и вызвано ограничение по распространению этого издания. Мы, напротив, предполагали, что "Атлас" будет доступен всем заинтересованным, да и пользовались мы только открытой информацией.

— Кто-то из ученых сравнил вашу работу с "Аналитическими записками ЦРУ", которые всегда неплохо отражают действительность?

— Если там работают столь же тщательно и скрупулезно, как у нас в Южном центре РАН, то я их с этим поздравляю… А если без шуток, то научный анализ необходим для развития Юга России. Без него мы можем лишиться всего Кавказа, и это следует четко понимать.

— Этим и объясняется нынешний ваш интерес к социально-политическим проблемам?

— Современный ученый не имеет права наблюдать со стороны за происходящим. На мой взгляд, его активная жизненная позиция необходима обществу.

— Согласен… Но все-таки обратимся к тем отраслям, которые вы представляете в Российской Академии наук. Я имею в виду океанологию, физику атмосферы и географию.

— Я всегда занимался только тем, что мне нравится. Если бы мне сейчас было бы лет тридцать или сорок, то, конечно же, политика меня не интересовала бы. В те годы полностью я отдавал себя науке. В океанологии я всегда занимался системным анализом, и это, бесспорно, и определило успех "Атласа".

— Страсть к океанологии с детства?

— Конечно. Отец был моряк. Он из казаков, которые выросли на взморье. И я всю жизнь связан с морем. Когда я поступил в университет, то попал к профессору Панову. Он заведовал кафедрой. Я считаю его первым океанологом в России. Он увлек меня своей наукой. Мне было трудно учиться — ведь я из глухой деревни. Говорил на смешанном русско-украинско-казацком языке. Благо у меня была девушка, которая мечтала стать филологом и которая научила меня говорить по-русски. Кстати, казацкий язык отличается от чисто русского: по говору, по интонации я сразу могу определить казака.

— Но у казаков тяги к морю не было. Они жили на берегу, но в море не уходили…

— Но по Дону, по взморью все-таки ходили… У Ушакова в Турции они тоже были… Так что абсолютно "сухопутными людьми" казаков нельзя считать. Казаки были "морской пехотой" того времени, да и флот в Азове базировался.

— Убедили. Значит, из школы и сразу в океанографию?

— Получается, что так. Поступил в Ростовский университет. Там и началась для меня океанография. Профессор Панов, чье имя носит наш исследовательский корабль, написал свои книги еще в 50-х годах, и с тех пор на них учатся и современные исследователи. Это были в нашей стране первые книги по Мировому океану. Он был профессор в Ленинградском университете, а в Ростов был сослан после "ленинградского дела". Чекисты докопались, что во время войны он был в Кисловодске два месяца "под немцами", и этого в то время было вполне достаточно, чтобы он оказался в Ростове. В это же время сюда сослали и Жданова, который собрал всех специалистов воедино, что и позволило создать здесь мощную научную школу.

Эти выдающиеся ученые и стали для меня примером, стали моими Учителями в науке и жизни. Конечно, и другие преподаватели в университете оказывали громадное влияние на нас, студентов. Они выбивали ту "дурь", что царила в наших головах. Мне, повторяю, доставалось за плохой русский язык. Кстати, в университете был специальный курс языка, но потом он был упразднен, к сожалению. Ну и жена помогла. Мы познакомились с ней еще в школе, вот так всю жизнь вместе. Она первые мои научные статьи правила, в них я много ошибок делал.

— Чувствую, что до сих пор за них стыдитесь?

— Конечно. Что же хорошего, когда свой родной язык не знаешь!?

— Будем считать, что воспитательную работу с подрастающим поколением мы уже провели, а потому пойдем дальше… Как началась наука?

— Профессор Панов направил меня на практику в Полярный научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии в Мурманск. В 1965 году я впервые попал в океан. Два года ездил на практику, защитил диплом. Распределение у меня было в Мурманск, но меня туда не хотели брать, мол, мест нет. Пошел в армию. Оттуда пишу письмо министру рыбного хозяйства, пожаловался на чиновников. Пришел ответ от самого министра — в те годы такое случалось. Он мне сообщал, что внимательно разобрался в случившемся, и я могу работать в институте. Приехал в Мурманск. Оказывается, и туда пришло распоряжение министра. До сих пор я поражаюсь, что такое могло быть! Но все документы до сих пор храню, это прекрасное свидетельство того, как заботились о молодых специалистах и как, невзирая ни на что, можно было добиться правды.

— Сейчас не так?

— И сравнивать даже не берусь!… Все-таки особое отношение было к тем, кто делал первые шаги в науке. При ЦК комсомола работал Совет молодых ученых. Туда я попал от Мурманска. Встретился с великолепными людьми! Ныне они составляют гордость отечественной науки! Конечно, такие контакты обогащают человека, делают его уверенней, смелее. В 35 лет я защитил докторскую диссертацию в Московском университете, и в этом ничего необычного не было — в науку шли молодые и талантливые, и она широко распахнула перед ними двери. Это было главное в Советском Союзе: свои способности можно было реализовать вне зависимости от того, есть у тебя деньги или нет. К сожалению, сейчас все не так прозрачно — деньги размывают таланты, и они ищут применение себе в иных сферах.

— После защиты докторской наступили иные времена?

— Однажды меня вызвали в обком партии. Там был председатель Кольского отделения Академии наук. Он специально приехал в Мурманск, чтобы встретиться со мной. Речь шла об институте в Дальних Зеленцах. Мне предложили его возглавить. А я был младшим научным сотрудником, потому мне и в голову не могло придти, что стану директором академического института. В общем, отправился я в Москву. Вызвал меня сам президент Академии наук Анатолий Петрович Александров. В его кабинете собрались вице-президенты. "Деточка, — говорит президент, — мы тебя отправляем в Дальние Зеленцы. Согласия твоего не требуем, поезжай!". На том разговор и закончился. Честно говоря, хотя институт и находился в Мурманской области, я в нем никогда не был. Все произошло очень быстро…

— Это случилось в 1981-м году. Я хочу все-таки вернуться на два десятилетия назад. Итак, первый выход в море?

— Работали в Баренцевом море на "Персее-2". Это был рыболовный тральщик, приспособленный под исследовательское судно. Я быстро понял, что меня укачивает. Но на это никто не обращал внимания. Трал вытащили — в нем пять тонн. Через два часа — новый трал… Кого интересует, что ты плохо себя чувствуешь…

— А в чем наука заключалась?

— Все экспедиции были комплексные. Тогда правила были особые. Научные интересы оставались, но в море ты должен уметь делать любую работу, а потому морская школа была полной — от "а" до "я". Нужно было быть и ихтиологом, и рыбаком, и гидрологом, и геохимиком… Много людей на борт не возьмешь, а потому нужно была взаимозаменяемость. Во время практики такие навыки и приобретались… Но меня все-таки укачивало, и тогда бывалые моряки отправили меня на верхнюю палубу. Там стояли бочки с солеными огурцами и капустой. Так я и выжил… Потом ходил в море уже нормально.

— Соленые огурчики, значит, спасают от качки?

— Конечно. Метод проверен не только мной. Правда, сейчас огурцы в дефиците, а в 65-м их было навалом на каждом судне.

— А первая научная работа чему была посвящена?

— Я был студентом третьего курса. Получил первую премию на университетской научной конференции. Работа была посвящено происхождению и развитию кос Азовского моря. Они перекрывают моря, и было интересно разобраться, как и почему они появляются. Тогда и был заложен метод комплексного системного анализа, который учитывает все составляющие — от механических и до биологических. Результаты были получены, на мой взгляд, интересные. Вскоре это подтвердили и некоторые профессора, которые весьма активно использовали мои данные и выводы. Кстати, позже даже в научных монографиях очень крупных специалистов я обнаруживал фрагменты моего студенческого доклада. Иногда на меня ссылались, но чаще — к моему огорчению — нет… Впрочем, и сейчас подобное нередко практикуется в науке. Я уж даже перестал по этому поводу переживать…

— Как бы вы сформулировали главное достижения института в Заполярье, которым вы руководите?

— Сделать это нелегко, но попробую… Что мне особенно интересно? Я — специалист по экосистемному анализу. Вместе с двумя американцами считаю себя пионером в области морских экосистем. В управлении природными ресурсами Мирового океана лежит теория, созданная нами. Она сейчас внедряется в практику структурами ООН, Европейского сообщества, других международных организаций.

— Если можно, объясните суть ее для "домохозяек", то есть очень и очень просто…

— Необходимо изучать все элементы, из чего складывается среда и биота, что живет в океане, в связи с рыболовным и зверобойным промыслом, потому что он главный. Это как война. Надо определить главного противника, тогда и его более мелкие союзники примут ваши правила игры. Рыболовство — основной противник, и он истребляет все в океане.

— То есть человек?

— Конечно. Теория держится на определенных постулатах. Первый: изучение среды и биоты. Второй: целенаправленное исследование рыбного промысла. Нас интересует, как он подрывает пищевые элементы океана. Рыба — это ключевое звено. Потом идут птицы, киты, тюлени, белые медведи и так далее. Если убрать рыбу, то все рушится. Так как у нас хлеб и коровы. Стоит их убрать, и все сельское хозяйство обрушится. Надо оценивать, что происходит в природе, каким образом рыболовство влияет на океан. Как это отражается на экономике и на управлении. Границы деления экосистем связаны, и это надо обязательно учитывать. У американцев все институты, которые изучают океан, экосистемны, у нас, к сожалению, превалировал односторонний подход — ученые исследовали только определенную нишу, не обращая внимания на соседние. И только институт в Мурманске пытался подходить к проблеме комплексно, системно.

— "Узкий" подход и приводил к тем ошибкам, которые мы наблюдаем. Я имею в виду бездумное вмешательство в экосистему. Помню, мы выдавали как выдающиеся достижение советских биологов "акклиматизацию" камчатского краба в Баренцевом море, а теперь это обернулось бедой… Или все же нет?

— В начале 60-х годов все биологи были мичуринцами, а потому старались помочь природе. Как понимали науку, так и помогали! В Азовское море тогда завезли с Дальнего Востока пиленгаса. Сейчас его здесь 90 процентов! "Домашняя" рыба, знаменитая на весь мир, исчезла — ее давно уже нет. Осетровые исчезли. Есть известный пример с кроликами в Австралии. Их туда завезли, а вскоре они заполонили все вокруг. Вот такими "кроликами" на Азове выступил пиленгас. В Баренцевом море в начале 60-х завезли камчатского краба и до 1998 года он вел себя вполне прилично (если о крабе можно так говорить!).

— То есть?

— Краб встречался штучно. В 2000 году его стало уже миллион, и он уже начал мешать промыслу — в прибрежной зоне скручивал сети. А потом уже краб стал напастью…

— Это же валютный продукт?!

— Сейчас его уже двадцать миллионов, он заполонил все от Англии до Новой Земли, и избавиться от него невозможно. Теперь уже вопрос состоит в том, чтобы восстановить местную фауну, то есть ту, что присуща Баренцевому морю, или отдаться во власть пришельцам.

— А в Азове?

— Если на Севере речь идет о треске, о палтусе, то на Азове об осетровых, о судаке, о бычке. Иначе чужаки, вселенцы заполонят все и полностью уничтожат местные сорта рыбы.

— Не преувеличиваете?

— К сожалению, это реальность. Чужаки гораздо сильнее, они заняли все свободные ниши.

— Как же от них избавляться?

— Краб почти сорок лет сидел тихо и ждал благоприятных условий. Последние десять лет были на Севре теплыми, и он дал "вспышку" — популяция сразу начала начитывать миллионы экземпляров. Подобное произошло и с пиленгасом. Его заселил, но он долго не приживался. А потом наступил благоприятный для него период. Приблизительно раз в 25 лет соленость Азовского моря изменятся, происходит это циклично. В 80- его годы был относительно большая соленость, и пиленгас начал стремительно размножаться. Плюс к этому: процветало браконьерство. Масштабы его огромны, и местную рыбу практически всю выловили. Вот и начал пиленгас хозяйничать в Азовском море. Пиленгас размножался, человек изымал естественное население моря, и создавались благоприятные природные условия. Сейчас 90 процентов уловов в Азовском море — пиленгас.

— Но это неплохая рыба — кефаль все-таки…

— Но ее можно поймать и на Дальнем Востоке, а вот осетра, стерлядь, судака, рыбца там не найдете. А ведь Азовское море ради такой рыбы было Богом создано! Я 15 лет проработал в системе рыбного хозяйства, и, как мне кажется, неплохо его знаю. Вот почему в последние годы я занимаюсь именно этой проблемой — пытаюсь воссоздать то, что нами потеряно. Плюс к этому биоресурсы океана, аквакультура осетровых рыб — они ключевые для южных районов страны, а также боевые тюлени…

— Что это такое?

— Скажу чуть позже — это самое мое любимое занятие, так сказать для души… Много сил отдаю инженерно-экологическому обеспечению нефтяных и газовых морских месторождений. Эта область практически в России развита слабо, но теоретические работы проводятся очень большие. И тут мы даже в лидерах. В книжках даже пишут иногда, что я "отец" этого направления, но, думаю, тут есть некоторое преувеличение. Однако слышать такое, естественно, приятно… Ну, и наконец, использование китов и тюленей в служебных целях…

— Звучит непривычно и даже фантастично!

— В 1985-м году приехали к нам военные… В то время мы занимались китами и тюленями с чисто научными целями: изучали их как одно из звеньев в природной цепочке, мы не выделяли их из рыб, птиц и других обитателей океана. Сначала мне позвонили из обкома партии и сказали, чтобы я ждал гостей. Приехали четыре капитана 1-го ранга. Говорят, что они выбирают место для организации специальной базы, мол, выбор пал на нас, так как здесь работают лучшие специалисты. Я не стал интересоваться, откуда у них такая информация. Впрочем, и возражать не стал: лучшие так лучшие…

— Кому же в голову пришло использовать тюленей?

— Военным. 1985-й год — пик развития подводного атомного флота. Военные получали информацию из Америки, где тюлени использовались для диверсионных целей. Естественно, они поняли, насколько ситуация сложная — у них есть боевые тюлени, а у нас нет. Ведь это был разгар "Холодной войны", и мы не могли уступать "потенциальному противнику". Да и схема атаки тюленей-диверсантов выглядела весь эффектно и эффективно. Морское животное находит атомную ударную подводную лодку, находящуюся на своей базе, и уничтожает ее!

— И вы решили обучать тюленей- сторожей?

— Нет. Сначала тренировали "диверсантов". Тюлени должны были минировать лодки, то есть действовать аналогично своим заокеанским коллегам. Руководство Военно-морского флота было хорошо информировано о том, насколько американцы преуспели в этой области, а потому и решило обратиться к нам за помощью. Ведь ударный атомный флот базировался в районе Мурманска и от подводных диверсантов был по сути беззащитен. Исправить положение могли только ученые, и мы сразу же получили деньги, оборудование, специальное снаряжение. В течение полугода мы сделали все, что было необходимо.

— Так быстро?

— Когда работа интересная, увлекательная, то она идет быстро. Такое в науке, да и в жизни, хорошо известно. Кстати, только тогда я по-настоящему узнал, насколько мощный флот у нас. Мне пришлось познакомиться с базами флота на Кольском полуострове, и мы сделали все возможное, чтобы поставить на боевое дежурство обитателей океана.

— Звучит очень непривычно?!

— Начали исследования с китов, с белух. Однако быстро поняли, что работать с ними очень сложно и дорого. У полярных китов сильная сенсорная система. Мы должны были ее изучить, а затем использовать для контроля за судами и объектами, которые входят в заливы и проливы.

— По-прежнему учимся у природы?

— А у кого еще! Надо было изучить физиологические особенности механизма, который используют киты, а затем поставить их на дежурство.

— Не смоделировать, а использовать самих китов?

— Воспроизвести сенсорную систему, безусловно, можно, но, во-первых, она будет гораздо хуже, и, во-вторых, на это требуются многие годы, а флот нуждался в защите немедленно. В данном случае фундаментальная наука — это исследование сенсорной системы китов, а ее практическое воплощение — использование животных для защиты баз. Так что речь шла о глобальной научной проблеме, которую ученым пока не удавалось решить.

— Подводные сторожевые псы?

— Вход в бухту — обычно узкое горлышко, и его надо было защитить. Так что сравнение со сторожевыми псами вполне имеет право на существование.

— Удалось решить проблему?

— Существует десятки видов морских животных. Нам надо было найти тех, которые более всего подходят для выполнения разных задач — от диверсионных до сторожевых. Американцы используют морских львов, это тяжелая машина.

— Машина?

— Конечно, достаточно сказать, что у него полтонны веса…

— Все-таки человеческий разум очень уж изощренный — даже таких добродушных морских гигантов использует для войны…

— Дрессировкой можно добиться всего. У нас был тюлень, который постоянно ходил за мной. Бродили они и по институту. Вели себя как собаки, только большие…

— А сейчас что с ними?

— Пришел 91-й год. Все боевые пловцы — наш тренерский состав — ушли. Они учили тюленей быть помощниками, работать в единой команде. Боевые пловцы были направлены к нам флотом, и после 91-го года все изменилось… Но наука — морская физиология осталась, это направление было сильно развито, и, бесспорно, мы находились среди лидеров. Не случайно, что наши специалисты востребованы в разных странах. Они работают в Америке, Англии, Германии, скандинавских странах. Уникальные люди с уникальной профессией. После 91-го года такие ученые требовались везде, но не у нас. Это была гигантская потеря для нашей науки.

— А боевые пловцы-тренеры?

— Разъехались по всему миру… Специалисты по аквакосмосу нужны везде…

— Аквакосмос?

— Океан — это космос рядом с нами. Проблем здесь не меньше, но, пожалуй, побольше, чем наверху. И ХХ1 век, безусловно, станет "веком океана".

— Чтобы завершить с тюленями и китами: какова ситуация сейчас?

— Понемногу возвращаем прошлое. Принято считать, что ученые добиваются заказов от военных, мол, в этом случае им живется легко. Хочу подчеркнуть, что мы ничего от военных не требуем, не просим — они сами к нам идут, потому что без фундаментальной науки они обходиться уже не могут.

— Знаю, что дела в Мурманске, в вашем институте налажены, идут хорошо. О ваших работах знают во всем мире, ни один крупный конгресс без вас не обходится, популярности и славы достаточно, — что же еще ученому надо?! И вдруг принципиально новая работа — создание Южного научного центра. На "малую родину" потянуло?

— Случилось это так. Был я в Москве по делам. Вдруг меня разыскивает полпред Южного Федерального Округа. Говорит, что хотел бы встретиться со мной в Ростове. Оказывается, профессор Жданов — ректор Ростовского университета — выдвинул идею о создании Южного научного центра.

— Почему?

— В Советском Союзе наука на юге страны была мощная. Но после распада СССР "ушли" такие центры какХарьков, Донецк, Днепропетровск, Севастополь, Киев. В России осталось всего несколько институтов. Я был у президента РАН академика Ю. С. Осипова и предложил создать в Ростове филиал моего института, который находился в Мурманске. Тематика общая, научных сотрудников достаточно да острая необходимость в том была, так как проблемы Азовского, Черного и Каспийского морей близки к Северным. Юрий Сергеевич сразу меня поддержал. Филиал начал работать, и весьма неплохо — об этом говорили даже на Общем собрании РАН. Мне кажется, именно это и решило мою судьбу. Вице-президент РАН академик Н. П. Лаверов предложил мою кандидатуру на председателя Южного центра.

Все было "за": молодой академик, Азовский филиал есть, я — выпускник Ростовского университета, то есть "свой", а не "чужой". Нелегко было мне принимать окончательное решение, но я поставил одно условия: Южный научный центр должен быть аналогичным Кольскому центру — самому крупному в системе Академии. Со мной все согласились, и это определило все. Ну, а дальше началась будничная работа. Процесс был очень сложный, много было противников, но в конце концов мы победили. Многие ученые и государственные деятели принимали участие в создании Южного центра, так как они понимали его необходимость и важность.

— В таком случае вопрос о будущем Центра естественен?

— Участие в решении политических и экономических проблем региона, в котором проживает 24 миллиона человек и все народности, которые есть в России. Особенно высока роль русского языка, который цементирует всех людей, дает возможность им общаться.

— Странно слышать от естественника, что главное — гуманитарные проблемы?

— Но что поделаешь, если идет война. Об этом не говорят и не пишут, но на самом деле Северный Кавказ — это арена боевых действий. А я не хочу, чтобы граница России проходила у Азова, и поэтому как гражданин просто обязан заниматься гуманитарными проблемами. Здесь геополитика везде. Если в Карском море, то разве она есть?! А тут на каждом шагу…

И обязанность ученых Южного научного центра этим заниматься. А опираться следует на существующие школы. Здесь работают прекрасные специалисты, их следует только объединить. Наука безбрежна, но нужно изучать такие направления, которые в первую очередь полезны человеку. Следовательно, важно работать на конечный результат. Важно изучать климат. У нас промышленность обслуживает аграрный сектор, а его развитие зависит от погоды и ее прогнозирования. Сорок процентов зерна в России собирается в Южном округе, а, значит, нам нужно заниматься хлебом. И так далее и тому подобное.

— Мне кажется, что наука может стать тем стержнем, который объединят народы?

— Безусловно! А как же иначе!? Мы делаем очень много ошибок. В том числе и исторических. Почему не пропагандируем героизм кавказцев в годы Великой Отечественной?! Брестскую крепость, к примеру, обороняли два полка кавказцев. Там всего было несколько русских офицеров и 90 ингушей, 120 чеченцев и около двухсот дагестанцев. Им сказали стоять насмерть, и они стояли, хотя немец уже почти до Москвы дошел. Об этом подвиге наших соотечественников надо говорить, а не о том, что кавказцы торгуют на московских рынках… А подводники?

Легендарные Гаджиев и другие. Дагестан — это море, а потому так много прославленных моряков оттуда. Почему же об этом не рассказывать постоянно?! Теперь понятно, что гуманитарные, в частности, исторические науки для Южного научного центра — центральные. Меня эти проблемы волнуют, и я им посвящаю больше времени, чем раньше. Да и мне это очень интересно. Так что тут вновь соединяется гражданская позиция и любознательность исследователя.

— А сын понемногу "осваивает" вашу тематику?

— Не совсем. Он прежде всего радиохимик.

— Почему?

— Мы с ним вместе бывали и работали на Северном полигоне, в других "атомных точках" Заполярья. Это и определило его выбор. В конце 80-х годов "ядерные проблемы" были рассекречены, а потому появилось много интересных направлений. В полной мере можно было проявить свои способности, и я увидел, что такая тематика его увлекла, Потому и дал "добро". Он оправдал надежды и его работой я доволен. Говорю это не только, как отец, но и как руководитель института и Южного научного центра. Мы вместе выпустили монографию, и, признаюсь, основную часть книги написал он. Ведь он ходил и на разных кораблях, участвовал в труднейших экспедициях, ставил оригинальные эксперименты и исследования. Он стал очень хорошим радиохимиком, и избрание его в член-корреспонденты РАН тому свидетельство.

— Вас иногда называют "хозяином азовских осетров". Это почему?

— Их в море всех выловили, а мы выращиваем!

— Чтобы выпускать в то же море?

— Зачем же кормить щук и окуней? Вы знаете, где на Волге лучший клев? Верно, у рыборазводных заводов. Раньше по трубе сбрасывали молодь в реку, а вокруг этой трубы скапливались хищники со всего Волжского бассейна, потому что они превосходно тут кормились. Там вырастали гигантские экземпляры щук, им же охотиться не нужно было — разевай рот и ешь. Нет, мы идем другим путем. Речь идет о выращивании в искусственных условиях осетров и стерляди, то есть те сорта ценных пород, которые практически исчезли на Азове.

— На Западе такое технологии есть?

— И в Китае тоже. Там уже есть маточное поголовье, то есть осуществляется полный цикл выращивания осетровых.

— Вы чем отличаетесь от них?

— Нам не нужна вода. Мы обходимся той, что есть. Сделана специальная система очистки, а потому осуществляется полный круговорот воды. Ну совсем как на космических станциях!

— Туда все-таки приходится воду довозить…

— Мы тоже немного добавляем. Пополняем ту, что испаряется. Но в основном цикл замкнутый. Фильтры очень мощные, они постоянно очищают воду. Самое главное — мы поддерживаем нужную температуру, колебания ее не более полградуса. Однако мы греем не воду, а атмосферу, то есть так, как это в природе. Именно воздух поддерживает температуру в бассейнах. Мы знаем уже много тонкостей выращивания осетровых…

— К примеру?

— Если температура 17 градусов, то они прекращают питаться. И при 22-х тоже. А свыше 28 градусов рыба сгорает. А при 8-9 градусах засыпает, как это у нее бывает в зимовальных ямах. Мы кормим, естественно, рыбу круглый год, но в ноябре — декабре рост ее замедляется. Все контролируются с помощью компьютеров. У нас сейчас находятся порядка тысячи осетровых. Разного возраста и размера.

— Интересно, сколько за год поймали осетров в море?

— Точных цифр нет — браконьерство процветает. Я знаю точно, что в год ловят всего одного-двух производителей. А ведь полный запрет на ловлю в Азовском море уже много лет, но поголовье не восстанавливается. Тут свою лепту вносит и пиленгас.

— Но все-таки из-под полы можно купить осетровую рыбу да и икру тоже?

— Это волжская рыба. Местной нет…

— Скоро вы станете единственными производителями осетровых на Азове?

— По крайней мере, попытаемся сохранить эту уникальную рыбу. И мы создаем прообраз рыбных ферм. В той же Норвегии это семейный бизнес. На мой взгляд, и у нас он должен быть таким же. У них около 24 тысяч семейных ферм, и они выращивают 840 тысяч тонн семги. Мы в Азовском бассейне всех видов рыб выращиваем 22 тысячи тонн. В первую очередь это карп.

— В Норвегии рыборазведение развивалось стремительно. Почему?

— Деньги, которые они получали за нефть и газ, вкладывали в разведение семги. Это высокая технология. Нужно было не только детально ее отработать, но и воспитать соответствующие кадры. За два десятка лет они созданию новую отрасль промышленности, которая приносит им большой доход. Этим же путем идут и китайцы. Теперь мы покупаем рыбу и там и там. Зато копим доллары в каких-то непонятно для чего созданных фондах… Это я к слову о том, как надо заниматься бизнесом.

— И сколько времени требуется для выращивания осетров?

— Когда речь идет о товарной продукции, то в природных условиях нужно 12-14 лет. У нас срок сокращается вдвое. Вес они набирают у нас гораздо быстрее.

— Предполагается, что скоро начнется промышленное выращивание осетров?

— Есть два пути. Первый — как у каждой бабушке есть свинья, также у нее появятся домашние осетры. Второй пути — промышленный. В этом случае нужно делать большие бассейны и установки. Не исключено, что следует организовывать и семейные фермы и большие предприятия. Технологию мы отрабатываем для обоих вариантов.

— Желающие перенять опыт уже есть?

— К нам приезжают и ученые и бизнесмены. Смотрят, изучают. Называется это официально так: "Комплекс по разработке новых методов индустриального осетроводства". Я убежден, что в стране появятся много таких комплексов, но для этого нужно изменить психологию наших предпринимателей. Здесь надо несколько лет вкладывать средства, и лишь потом появится прибыль. Однако бизнесмены в России предпочитает брать деньги сразу и много. Это возможно лишь при использовании сырьевых ресурсов. Скоро такой бизнес закончится, и тогда в полной мере потребуется отечественная наука, как фундаментальная, так и прикладная.

Беседу вел Владимир Губарев.

Ссылка на эту статью была добавлена в статью в Википедии, посвященную деятельности академика Геннадия Матишова, однако через сутки она была удалена участником Q-bit_array, которого часто называют "диктатором русской Википедии". В результате в Википедии нет ссылки ни на одну беседу с академиком Матишова.