Николя Бонналь о немецком характере

"Тревожная странность немецкого характера"

"Немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи-науки, то есть мнимого знания совершенной истины", — к такому выводу пришел наш постоянный автор, философ и ученый Николя Бонналь, сравнивая поведение немецких персонажей Толстого, Гоголя, Достоевского и современных политических лидеров Германии, которые управляют европейским обществом.

И заметили ль вы, Родион Романович,

раз навсегда, что все эти петербургские иностранцы,

то есть, главное, немцы,

которые к нам откудова-то приезжают,

все глупее нас!

 

Ужасные немецкие войны против России базировались на едином желании — желании завоевания территорий и на грабеже, а также на озлобленном расовом комплексе расового превосходства, сфабрикованном пангерманистами и… англичанами (Г. С. Чемберлен). Этот комплекс настолько поразителен, что стоит прочитать строки бельгийского писателя, вышедшего из среды приверженцев фашизма Леона Дегреля, чтобы на деле ощутить этнические "открытия", сделанные нацистскими солдатами. Процитирую неожиданный пассаж из его обреченной книги "Гитлер на тысячу лет":

Можно представить себе удивление немцев, кативших через Россию и встречавших на своем пути лишь блондинов с голубыми глазами — точный тип совершенных арийцев, который их научили обожать за его исключительность! Блондины! И блондинки! И какие блондинки! Высокие и прекрасные девы полей с ясными голубыми глазами, более естественные и здоровые, чем все то, что собрал Гитлер-Югенд. Нельзя было представить себе расы более арийской, если придерживаться "святых канонов" гитлеризма!

Легендарная красота русских и украинских женщин могла быть лейтмотивом этой войны. Через год после начала плана "Барбаросса" родилось около миллиона германо-русских детей, без сомнения — плод насилия над русскими и украинками со стороны воинов высшей расы.

И это не мешало производителю кур Гимлеру (до предложения сепаратного мира англичанам) хвалиться тем, что он заставил умереть десять тысяч русских женщин на копании траншей.

Но то, что интересует меня в этом случае — так это то, какой взгляд имели русские на немцев, которые составляли некий вид профессиональной и технической элиты в царской империи. Тут немцы оказались плодом иммиграции, которая так никогда и не смогла полностью интегрироваться в русское общество — начиная со времен Екатерины Великой. Великие писатели Гоголь, Достоевский, Толстой — предчувствовали ли они в империи эту "тревожную странность" (тут я заимствую знаменитое выражение Фрейда) немецких колонистов и техников? И мы увидим, что ответ на этот вопрос будет утвердительным.

Начну с отца-основателя современной русской литературы, украинца — или малоросса! — Гоголя, который описывает с присущим ему пылом и юмором мелкого немецкого мастерового по имени Шиллер, который рискует оказаться "с рогами" (мы на "Невском проспекте"!):

Шиллер был совершенный немец в полном смысле всего этого слова. Еще с двадцатилетнего возраста, с того счастливого времени, в которое русский живет на фу-фу, уже Шиллер размерил всю свою жизнь и никакого, ни в каком случае, не делал исключения. Он положил вставать в семь часов, обедать в два, быть точным во всем и быть пьяным каждое воскресенье.

Серьезность, организация и дисциплина немцев, приглашенных царицей, конечно, подчеркивается (сама, будучи немкой, она не смогла предвидеть имперское и полупомешанное использование пангерманистами созданного ею казуса: ведь там, где говорят по-немецки, — как провозгласил Гитлер, — территория считается немецкой!). Но это не помешало немцам, испокон веков плохо говорить по-русски, а русским писателям на этом всячески настаивать. Гоголь, кроме того, подчеркивает немецкую расположенность к скряжничеству, к деньгам и порядку.

Он положил себе в течение десяти лет составить капитал из пятидесяти тысяч, и уже это было так верно и неотразимо, как судьба, потому что скорее чиновник позабудет заглянуть в швейцарскую своего начальника, нежели немец решится переменить свое слово. Ни в каком случае не увеличивал он своих издержек, и если цена на картофель слишком поднималась против обыкновенного, он не прибавлял ни одной копейки, но уменьшал только количество, и хотя оставался иногда несколько голодным, но, однако же, привыкал к этому. Аккуратность его простиралась до того, что он положил целовать жену свою в сутки не более двух раз, а чтобы как-нибудь не поцеловать лишний раз, он никогда не клал перцу более одной ложечки в свой суп…

Конечно, тут можно оценить призыв неотразимой судьбы, такой характерный для классической и вечной Германии. Затем Гоголь, конечно же, выделяет роль алкоголя и пива для построения образа немецкой души (15000 винокуренных заводов — иными словами более 50 процентов винокуренных заводов в мире — немецкие!).

Напротив, он, как немец, пил всегда вдохновенно, или с сапожником Гофманом, или со столяром Кунцом, тоже немцем и большим пьяницею.

Другой гений русской литературы Лев Толстой при описании наполеоновских войн забавляется с "военными подвигами" немцев. Один из немецких генералов пророчески и зловеще восклицает:

— Der Krieg muss im Raum verlegt werden. (Война должна быть перенесена в пространство).

А затем Толстой, который и сам состоял на воинской службе, сводит счеты с великим гением немецкой военной науки:

…а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии.

Всё это, очевидно, потому, что большинство австрийских и немецких генералов были франкмасонами и симпатизировали — во всяком случае, в начале — позиции французов и Наполеона. Но не буду настаивать.

Совершенно ясно Толстой констатирует удивительную слабость немцев и пруссаков во время революционных и наполеоновских войн, а ведь великий Фридрих — будущий идол фюрера умер лишь за три года до французской революции.

Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики.

И, наконец, Толстой замечательно высмеивает некоего военного по имени Пфуль — маньяка, зацикленного, как Гитлер, на картах:

Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел… Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте.

Читайте также: Французы подверглись стерилизации

Затем Толстой рассматривает фанатический принцип в характере Пфуля — это систематический немецкий ум, который может дать лучшее, но который, большей частью, дал самое худшее для европейской истории последних двух веков. Вильгельмовский Рейх, Гитлер, евро (и пусть мне докажут, что я преувеличиваю, и пусть ожидают конца евро):

…Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи-науки, то есть мнимого знания совершенной истины.

Пфуль не может ошибаться, никогда. Министр Меркель Шойбле недавно напомнил об этом в одной испанской газете: немецкая Европа — это настоящее чудо, шедевр, который замечательно функционирует. И Пфуль тоже никогда не отступает и не уступает:

В 1806-м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: "Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird". Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории — приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел.

Пфуль предвещает неэффективные и жестокие кампании немецких маршалов в ходе двух мировых войн. Толстой же переходит затем к иному сюжету: механический прогресс и локомотив, который пророчит мировой триумф немецкого автомобиля, подготовленного Гитлером, Поршем и культом автобана (культом, который заставит пойти красть нефть у соседа!):

В одной из самых забавных фраз "Войны и мира", вот как это объясняется:

Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется? Мужик говорит: это черт движет его. Другой говорит, что паровоз идет оттого, что в нем движутся колеса. Третий утверждает, что причина движения заключается в дыме, относимом ветром.

Мужик неопровержим. Для того чтобы его опровергнуть, надо, чтобы кто-нибудь доказал ему, что нет черта, или чтобы другой мужик объяснил, что не черт, а немец движет паровоз.

Черт или немецкий техник — для бедного русского крестьянина это немного, и это одно и то же! Греческий или испанский безработный, разоренный немецкими деньгами и немецкой строгостью, сегодня подумает то же самое! Но выбора нет. Германоцентристская строгость пойдет до самого конца своей Судьбы. Поэтому можно сказать, что не просто так нацисты опустошили деревню и дом-музей Толстого в Ясной Поляне.

Закончу Достоевским, который тоже видит едва наметившуюся, но уже ощутимую опасность в культе науки и техники, в основании нового типа техно-расизма, который является постоянной характеристикой наших "технофилических" обществ. Ведь современный нацизм, рожденный вместе с Индустриальной Революцией, имеет экономический и техно-научный фундамент. Впоследствии нацисты на деле испытают свой расизм на славянских крестьянах, подобно тому, как это делали англичане и французы в их колониях (между прочим, Гитлер об этом прямо упоминает).

А нордический колорит появился позже, чтобы оправдать все эти зверства. В "Братьях Карамазовых" говорится следующее:

Но все-таки немец хорошо сказал! Браво, немец! Хотя все-таки немцев надо душить. Пусть они там сильны в науках, а их все-таки надо душить…

Кроме того, Достоевский упрекает этих плохо или не полностью выучивших русский язык немцев в том, что они вовсе не стараются в этом деле:

Надо прибавить, что он говорил по-русски много и охотно, но как-то у него каждая фраза выходила на немецкий манер, что, впрочем, никогда не смущало его, ибо, он всю жизнь имел слабость считать свою русскую речь за образцовую, "за лучшую, чем даже у русских"…

В потешной новелле под названием "Крокодил" Достоевский в уморительной манере описывает лингвистические подвиги немецкой семьи, организовавшей нечто вроде цирка. Наконец, выделив особо то, что называется немецким идолом — то есть — обогащение — он заканчивает на финальной констатации, которая послужит прелюдией к двум немецким войнам против России: русский небрежен, а немец раздражителен!

— Помилуйте, — отвечал я ему, — ведь, право, неизвестно еще, что гаже: русское ли безобразие или немецкий способ накопления честным трудом?… барон так вспыльчив, прусский характер, знаете, он может устроить ссору из-за пустяков.

Талантливый, но не интегрированный в общество иммигрант, "диковинный ангел" (как говорил в своей знаменитой новелле Эдгар По), гений механики, трудный характер с алкоголическими наклонностями, дотошный преобразователь мира — литературный немец не переставал удивлять великих русских писателей! И как же нам повезло, что мы живем в постмилитаристскую эпоху!

В этом, мы, наверное, покончили с армией, однако с европейской валютой только начали.

…только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи-науки, то есть мнимого знания совершенной истины.

Читайте самое интересное в рубрике "Общество"

Перевод Татьяны Бонналь

Автор Николя Бонналь
Николя Бонналь — французский писатель и публицист, внештатный корреспондент Правды.Ру *
Темы нефть