Александр Пушкин: Взгляд его бронзовых глаз

Не раз в своем босоногом далеке я робко срисовывал с картинки Пушкина-лицеиста и ничего у меня не получалось. То кулачок под щекой налезал на ухо, то губы не такие... Однажды, исхитрился скопировать по клеточкам и обрадовался. Брови, высокий лоб, овал лица сразу стали на место.Только глаза — чтобы точь в точь — так никогда и не дались.

Из цветных репродукций кроме известного портрета работы О.А.Кипренского дома у нас ничего не было. Чтобы проникнуть в неподдающиеся глаза, я разглядывал их в увеличительное стекло и тут меня осенило: все дело в красках. Опять были спасительные клеточки и... полный провал! Подсохнув, моя акварель так исказила цвета, что на бумаге оказалось некое обросшее озеро с бакенбардами.

Тот листок ватмана я не раз вспоминал потом и в Третьяковской галерее, и в Русском, и в других музеях. Мне казалось, что линии и цветные мазки — даже только черные и белые — как раз и нужны художнику, чтобы глаза ожили. Но тут же вставал и другой вопрос: а как быть скульптору, если у него в распоряжении лишь один цвет? Белого, к примеру, мрамора или черного гранита. Глаза тут не вспыхнут гневом, не затеплятся радостью...

Потому-то они мертвенно-гладкие, иной раз с выщербинкой на месте зрачка.Копируя юного поэта, я ни сном - ни духом не ведал, что доведется мне мимо его памятника на Пушкинской площади в Москве долгими годами ходить на работу и с работы. Памятник тогда стоял на другой стороне, где еще не снесли знаменитую шашлычную “Эльбрус”, с мраморными стенами.По правую руку от Пушкина над высоким фронтоном дома (внизу магазин “Армения”) парила в небе бетонная балеринка в игривой пачке. Москвичи называли скульптуру Ниной.

Когда затеял и перенос, острословы ерничали: “Александр Сергеевич сам попросил сменить точку. Надоело, говорит, стоять с опущенной головой. Шея затекла, а поднять голову нельзя. Еще подумают, что Нинке под юбку заглядываю”. Были шуточки и позабористей: “Отвернулся Пушкин от такой державы. Теперь “Россия” будет у него за спиной надписью на кинотеатре”.Железная арматура в бетонной Нине проржавела и, чтоб не зашибла кого, балерину разобрали.

Осталась лишь овальная белая выпуклость, на которой она стояла. Памятник Пушкина перекатили в одну ночь, и нынешним поколениям думается, что здесь он стоял всегда.Но не этот — другой эпизод запомнился мне на всю жизнь. Как-то летом — уже не знаю в каком году — у памятника реставраторы принялись ладить леса. День, другой... После работы завернул сюда с расспросами, все записал и, закрывая блокнот, огорошил просьбой: “Прошу, мужики, поднимите меня краном, хочу Пушкину в глаза посмотреть. Ну, хоть на минуту”.

Те недовольно побурчали, но после тяжелой паузы все-таки услышал: “Валяй, племя молодое, незнакомое. Только крепче держись за поручень.” Для страховки обвязали широченным брезентовым поясом, закрепили цепью. И в мановению ока “люлька” вскинулась выше памятника. Потом мягко опустилась и я лицом к лицу в Пушкиным. Но каким?!Нет, я не про крупную голову. Про то, что чародейски А.М.Опекушин заставил навсегда застыть в лице поэта. Глаза Пушкина смотрели печально-снисходительно, мудрая грусть пряталась в чуть опущенных уголках чувственных губ, лоб в тревожном напряжении...

Боже, такого Пушкина с земли не увидишь. Тут от ближе, как-то роднее... Невольно рукой я коснулся его щеки. Она была еще теплая, хотя день уже догорал. Захотелось шепнуть: “Здравствуй, Пушкин”.

Но слова не стащились с языка.Смотрю и не верю, что умиротворенная эта мудрость и неизбывная грусть сплавились всего за 37 лет быстротечной жизни. Нет, его глазами смотрели века.Возможно, я не дерзнул бы попроситься в реставраторскую “люльку”, если бы годом раньше, 6 июня в такой же теплый день долгий проливной дождь не разогнал из Михайловского нашествие экскурсантов, и давний псковский приятель не повез меня одного смотреть пушкинские места.

При таком безлюдье порой казалось, что вот сейчас на тропинке с чугунной своей тростью покажется сам Александр Сергеевич, поднимется к нам в Ерошкину сторожку. Примет стаканчик “от простуды”, поведет к петляющей внизу речке...На обратном пути в Торжке не применул отведать пожарских котлет. Побывал на могиле так и оставшейся навсегда юной Анны Керн. Увы, только тут узнал, что “не чудным мгновеньем оказалась ее жизнь. Обедневшая, в глубокой старости она доживала век в жалких “Меблировках” на Тверской. А.П.Керн видела как на телегах в соломе везли части памятника Пушкину...

— Эй! Племя молодое, незнакомое, заснул там что ли? — Донеслось снизу и я поплыл к земле, жалея, что не удалось дольше побыть с Пушкиным.

Анатолий ИВАЩЕНКО.

06.06.98