И в рабстве царствовал

В творчестве незабвенного Александра Сергеевича Пушкина есть строки, о которых знают немногие читатели, а пушкинисты обходят их стороной, вроде бы строки эти не принадлежат нашему великому поэту. И все же исполнены они пушкинской рукой 17 мая 1836 года в Москве: “Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке, в 1788 году ноября 6 числа”. Так начинаются известные в прошлом столетии немеркнущие и сегодня “Записки актера Щепкина”, которые оставил нам чародей русской сцены Михаил Семенович Щепкин. Копию первой рукописной страницы “Записок” мне довелось видеть в том же селе Красном теперь Яковлевского района Белгородской области — в музее М.С. Щепкина.

— Вы, наверное, хотели бы знать, что за история случилась в тот майский день, когда Александр Сергеевич положил начало автобиографии нашего великого земляка? — спросила меня старший научный сотрудник музея Лидия Николаевна Гольцова и добавила: — Что ж, это всех наших посетителей интересует. История, значит, такова...

Лидия Николаевна местная жительница, “музейного образования”, по ее словам, не имеет, но “предмет свой” знает изрядно. Пожалуй, нет ни одной минуты из биографии М.С. Щепкина, которая бы была известна другим щепкиноведам и не была бы известна Гольцовой. Так вот, в тот майский день Пушкин, послушав изустные рассказы Михаила Семеновича, с которыми он выступал перед друзьями, в очередной раз попросил его записать их, оставить потомкам. И Михаил Семенович снова стал отнекиваться. Вот тогда-то решительной рукой Пушкин подвинул к себе чистый лист бумаги, гусиное перо и, дав заголовок будущему литературному труду “Записки актера Щепкина”, начал: “Я родился...”

Михаил Семенович Щепкин был не только великим русским актером, он был и великим добряком, замечательным рассказчиком. Он сочинял или вспоминал массу всяческих смешных и грустных новелл, анекдотических повестей из своей жизни и сам же мастерски, в высшей степени мастерски исполнял их. Не на сцене. На сцене он играл чужие роли. Он исполнял свои рассказики, свои роли, в кругу своих друзей. И щедро дарил им сюжеты. Известно, что слышанные от Михаила Семеновича истории Н.В. Гоголь ввел в “Старосветские помещики”, а позже — в “Мертвые души”. М.П. Погодин использовал в “Петрусе” сообщенные ему Щепкиным “Забавные подробности о Малороссии”. На основе щепкинских сюжетов В.А. Соллогуб создал “Собачку” и “Воспитанницу”, А.И. Герцен — “Сороку-воровку”. А.В. Сухово-Кобылин включил услышанную от Щепкина притчу во вторую пьесу своей трилогии. Н.А. Некрасов опубликовал в “Современнике” рассказанную Щепкиным старинную быль.

Но это было позже того майского дня, когда Пушкин начал щепкинские записки. Зачем все же это было нужно Александру Сергеевичу? Затем, отвечала Лидия Николаевна, что он безмерно любил Михаила Семеновича, а потому и понуждал его сесть за стол записывать свои рассказы. А Михаил Семенович писать не любил. В конце концов, Пушкин в “приказном” порядке “потребовал” от него “Записок”. Спустя чуть более полугода великого поэта, “невольника чести”, не стало. Щепкин был как бы обязан продолжать завещанное ему, начатое Пушкиным: “Я родился...”

Михайло Щепкин прожил долгую славную жизнь на русской театральной сцене. Он сыграл тут — одни говорят, 500, другие — 600 ролей: от Бабы Яги на помеле до гоголевского Городничего. Приехав в Москву из провинции и поступив в Малый театр, он буквально в несколько дней, вернее вечеров, “завоевал” столицу. Если в спектакле был занят Щепкин, ни одного места в театре не пустовало. Если в ином монологе он переходил на шепот, зал замирал, и в самом дальнем углу был слышен щепкинский голос. Щепкин был реформатором русской и, можно сказать, мировой сцены постольку, поскольку театральный мир признал и принял Систему Станиславского, а Константин Сергеевич опирался в ней на Систему игры Щепкина — актера, который ставил своим принципом не “играть роль”, а “жить в роли”.

Щепкин был любим Россией. Дом его был наполнен любящими друзьями и любящим бо-о-ольшим семейством из 40 человек. Даже император российский удостоил Щепкина своей ласки. Но как бы ни шла его жизнь, каких бы блистательных высот он не достигал, Михаил Семенович никогда не забывал, кто он и откуда по роду своему. Уже сразу за пушкинским предложением Щепкин пишет: “Отец мой Семен Григорьевич был крепостной человек графа Волькенштейна...”

О графе и графине Щепкин вспоминает тепло. Отец был камердинером при графе, мать — сенной девушкой при графине. “По прошествии полугода (после рождения Мишеньки, — С.П.) мать моя, по милости господ, отправляясь для услуг, уже брала и меня с собою, и я имел полное право валяться на господских диванах и пользоваться всеми правами ребенка. А если иногда случалось мне быть не очень вежливым, то граф, по обыкновению, ворчал, а графиня от души смеялась”.

Какие милые воспоминания! — скажет читатель. Да, милые. Но есть и другие.

“Была одна дама в городе, собою прекрасивая...” — пишет Щепкин в главе “Прошлые нравы” об одной знатной курянке, которая была сильно больна, а “болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство”. И дальше: “Как-то, в самом сильном страдании, одна из крепостных ее девок принесла ей какую-то оконченную работу весьма дурно сделанную; быв в волнении, она вместо выговора дала ей две пощечины и — странное дело! — через несколько минут почувствовала, что ей как будто сделалось получше...” Найдя такое “лекарство”, барыня, как только начинала “болеть”, шла в девичью и искала причину, чтобы сыпать пощечины, кто под руку попадется. А если причин не было, то била “холопок” за то, что не давали повода себя бить. “Вот был век!”

Что касается господ самого Щепкина, то с ними ему во всем повезло. Не токмо безнаказанно, под смех графини он писать в их господские диваны, но и в выборе всей своей судьбы. По дороге на учебу в Белгород (тогда это был уездный город Курской губернии) Миша впервые попал в театр — домашний театр Волькенштейнов на оперу “Новое семейство”. Его посадили тут между маленькими графинями и заставили поцеловать их ручонки, а позади стояли крепостные мать и отец и беспрестанно шептали: “Не бойся, Миша, не бойся!” Театр покорил его в семь лет, и он стал участвовать в дальнейшем в спектаклях. После одного из спектаклей в своем домашнем театре граф погладил мальчика по голове, сказав: “Хорошо, Миша, хорошо!” И в знак особой милости дал будущему великому артисту поцеловать свою господскую руку.

Но умерла добрая графиня, умер добрый граф. В тридцать с лишним Михаил Щепкин играл уже на профессиональной сцене в Харькове и играл столь превосходно, столь царственно, что генерал-губернатор Полтавской и Харьковской областей князь Репнин, придя в восторг, пригласил актера служить Мельпомене неподалеку от своей светлости — в Полтаве, пообещав и свою защиту во всем и самые разные другие радости. Щепкин ответил, что с удовольствием принял бы приглашение, но он от себя не зависит, потому как “принадлежит к помещичьей власти”. Князь сказал, что это можно устранить, за деньги выкупив Щепкина на волю, и написал к опекуну несовершеннолетних наследников, которым принадлежало семейство Щепкина: какую сумму тот запросит? Опекун назначил восемь тысяч рублей.

Никто не хотел платить столь крупные по тем временам деньги за Щепкина и его семью. Решили “сброситься”, чтобы выкупить его совместными усилиями. Действительно, за три-четыре дня полтавское дворянство и “лица из других сословий” собрали нужные деньги. Дело с выкупом вроде бы пошло на лад, однако вскоре выяснилось, что половина собранных денег пропала. Что ж, князь Репнин решил восполнить недостающие 4 тысячи из собственной казны.

Повезло Щепкину, снова на его пути оказался “добрый господин”? Как бы не так. Князь отпускал на волю только одного Михаила Семеновича, а его семью, оформив на себя купчую, оставил за собой — в крепостном состоянии. Как вспоминает его брат А.С. Щепкин, “сделано было освобождение из одной тюрьмы, чтоб заключить в другую”.

Михаил Семенович слезно просил князя под залог отпустить на волю свою семью, обещая по векселям за четыре года полностью возместить его расходы. Но князь знал, что денег у актера нет, и не соглашался, требовал, чтобы за векселя поручился кто-нибудь из уважаемых и достаточно богатых людей. Такой человек в конце концов нашелся. Это был известный историк и археограф Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский. Человек большого сердца...

Так закончила свой рассказ старший научный сотрудник Гольцова, остановившись у одного из экспонатов музея М.С. Щепкина. А их тут, самых разных, полно, и за каждым — своя история... Надо сказать, что музей содержится его небольшим коллективом в прекрасном состоянии. Ни пылинки нигде. К музею ведет асфальтированная дорога, ответвленная от трассы Белгород—Курск. Но тут надо сказать и другое: по ней в музей сегодня мало кто приезжает. Раньше чуть не каждый день народ — туристы. А теперь из-за безденежья туристов нет.

— Да мы-то и сами не шибко живем, — вдруг обмолвилась Лидия Николаевна. — К примеру, смотрительница получает у нас в музее сто рублей месячного жалованья, я — побольше, но сынишку не могу отправить на экскурсию в Белгород: дорого, двадцать восемь рублей нужно.

Впрочем, в селе Красное и по окрестности выросло целое поколение детей, которые кроме своей деревни ничего не видели, не видали, к примеру, даже областного центра, ни разу не побывали там в академическом театре имени Щепкина... Не хотелось бы заканчивать этот рассказ на грустной ноте. Но что делать — такова действительность. Одна надежда, что должна она выправиться, выпрямиться и народ снова поедет в село Красное на поклон к Щепкину, что красненские ребята смогут отправиться в родной Белгород, попутешествовать по родной земле. А то ведь растут словно крепостные дички какие.

Станислав ПАСТУХОВ.
Специальный корреспондент “ПРАВДЫ” — Интернет”.
Белгородская область.