Каждый полет мог быть последним, —

считает Герой Советского Союза, полковник в отставке Федор Чесноков, — но счастье в небе и бою зависит от опыта и мастерства

Весной сорок третьего года в деревне Телятники Лухловицкого района Московской области пришло письмом из далекого авиационного полка: “Мы гордимся вашим сыном — трижды орденоносцем, бесстрашным летчиком, — писал командир полка И. Автономов. — Он летает на выполнение боевых заданий в любых метеоусловиях днем и ночью. Своим примером доблести, мужества и отваги он, наш лучший летчик, воодушевляет своих боевых друзей на подвиги”. А было в это время лучшему летчику полка всего-навсего 20 лет.

— Федор Сергеевич, может быть, именно молодостью и объяснялось ваше бесстрашие?

— Ну, что вы! Бесстрашные, а скорее бесшабашные и погибали в первую очередь. Страх за собственную жизнь — чувство естественное. И чтобы сохранить его, надо было проявить немало мастерства. За годы Отечественной войны я сделал ровно двести пятьдесят боевых вылетов. Конечно, приходилось бывать во многих переделках, где жизнь моя и всего экипажа висела на волоске, но, к счастью, даже ранен не был ни разу.

— Вы — бомбардировщик. Правда ли, что у бомбардировщиков, как и у штурмовиков, существовала магическая “десятка”?

— Действительно, считалось, что если из десятого вылета вернешься целым и невредимым, то жить тебе и летать еще долго. Можно, конечно, относиться к этому как к суеверию, но что-то в этом все же есть. Десять боев — это уже серьезный опыт. Помню, начальник штаба нашей эскадрильи, выпуская меня в десятый полет, задание объявил на словах, а записать в полетную книжку пообещал по возвращении. А полет был сложный, разведывательный. И без сопровождения истребителей. Кстати, в начале войны это было почти правилом. Поэтому мы и несли такие большие потери. Летал я тогда на СБ. Этот скоростной бомбардировщик еще до войны перестал считаться скоростным, и уйти от вражеских истребителей на нем было почти невозможно. Тут уж приходилось больше рассчитывать не на самую технику, а на технику пилотирования, на слаженность экипажа и немножечко на везение.

— И как же закончился ваш десятый полет?

— Сижу перед вами, значит, и закончился он хорошо. А вылет этот действительно был памятный и успешный. Мне было приказано провести разведку в районе станции Кавказская. Как всегда, на всякий случай подвесили бомбы. На большой высоте подошел к заданному району, штурман сфотографировал его. Попутно заснял и железнодорожную станцию, на которой стоял готовый к отправке фашистский воинский эшелон с двумя паровозами под парами. Ничего и не оставалось, как атаковать. Пришлось, естественно, снизиться на критическую высоту, чтобы бомбы легли точно в цель. Так и случилось. Взрывами наших бомб, а затем и фашистских снарядов, находившихся в вагонах, и последовавшим пожаром эшелон с тяжелой боевой техникой был уничтожен. А штурман тут же сфотографировал итоги нашего удара. Так и оказались на одном ролике пленки результаты разведки об укреплениях противника и бомбардировки его эшелона. Тогда-то я и получил свой первый орден — орден Красного Знамени.

— А как вообще начался ваш путь в небо?

— Думаю, как у всех летчиков моего поколения. Пилоты были народными героями. Как сегодня космонавты. Мечтал летать с детства, а потом просто повезло. После школы ФЗО работал токарем на машиностроительном заводе, а рядом был аэроклуб. Правда, там, на Красной Пресне, занимались в основном девчонки. Мы с ними дружили и, можете считать, по их протекции и стал курсантом. А так как летали мы в аэроклубе только днем, пришлось мне работать в вечернюю или ночную смену. Желающих поменяться сменами было хоть отбавляй, так что я мог целыми днями крутиться у самолетов. И летать, конечно, Наверное, получалось неплохо, поэтому и направили меня в порядке исключения на год раньше положенного в Кировобадское училище летчиков-бомбардировщиков. Его я тоже окончил досрочно. И аккурат к началу войны.

— Федор Сергеевич, судя даже по воспоминаниям полководцев, начало войны было внезапным. А вот вы, молодой человек, будущий летчик, чувствовали ее приближение?

— Напряжение в нашем училище, да и во всем обществе, конечно, ощущалось. И многие, несмотря на запреты, открыто говорили об этом. И мы, курсанты, в далеком азербайджанском городке не сомневались почему-то в том, что она вот-вот начнется.

И все-таки войны, за редким исключением, действительно начинаются внезапно. Как гром среди ясного неба. Но готовятся к ним долго и тщательно. Не случайно же в те годы наша страна треть средств тратила на оборону, создавала новую технику, готовила людей. Сравните просто цифры. Сейчас мы готовим ежегодно чуть больше 50 пилотов, а перед войной выпускали 1800 летчиков. Конечно, воюют не числом. И в этой массовости был свой минус. Почему-то считалось, что путевка комсомола, шефствовавшего над воздушным флотом, сразу же гарантирует его владельцу овладение мастерством. А любая военная профессия требует от человека не только величайшего прилежания, дисциплины, знаний, но и определенного таланта. Я не считал себя великим летчиком типа Чкалова, но учился старательно. Никогда не стеснялся расспросить у опытных людей о тех или иных особенностях пилотирования в различных условиях. И летать старался как можно больше. Днем и ночью. И вовсе не случайно еще в училище наш экипаж назвали первым.

Вот эта техническая выучка, умение летать в самых сложных условиях, способность предугадывать маневр противника не раз спасали мне жизнь. Неумех же сбивали едва ли не в первом бою.

—— А где был он ваш первый бой?

— Уже в июле сорок первого я получил назначение в 152-ю разведывательную эскадрилью. И летал на СБ, как правило, в глубокий тыл. Теперь-то уже можно не скрывать, летал над территорией Ирана, откуда, как я понимаю, мы ожидали вторжения в наше Закавказье. А когда фашисты сосредоточили крупнейшие силы для захвата Кавказа вовсе не с юга, а с запада, и был создан Северо-Кавказский фронт во главе с С.М. Буденным. В мае сорок второго меня перевели в 836-й Керченский бомбардировочный полк, которым командовал прекрасный летчик Иван Иванович Автономов. Он знал о моей прежней службе и прекрасно понимал, что неопытного пилота никто в дальнюю разведку не пошлет. И хотя в полетах над Ираном мне не доводилось вступать в бой, я там многому научился. Умение скрываться над или под облаками, использовать любую специфику местности, совершать сложные маневры в самых различных обстоятельствах во многом помогли мне в дальнейшем.

Пилотов в те годы выпускали из училищ в звании сержантов. К тому же приехал я в новый полк в поношенной форме, в старых кирзовых сапогах. Командир полка представил меня экипажу. Мой новый штурман лейтенант Григорий Токоленко презрительно посмотрел на мои сержантские петлицы, еще презрительнее на форму, а вот мой юношеский вид вообще его убил. В общем, я ему настолько “не показался”, что он, несмотря на армейскую субординацию и суровое военное время, осмелился заявить командиру полка, что летать с таким лицом не будет.

“Что ж, давай вместе его проверим” — заявил Иван Иванович и направился к спарке. Прямо над аэродромом я выполнил несколько сложных фигур, филигранно совершил посадку и, выходя из самолета, увидел несколько удивленные, но потеплевшие глаза штурмана. А на следующий день мы вместе с ним вылетели на боевое задание.

Наш экипаж получил приказ нанести бомбовый удар по обороне немцев на берегу Маныча. Выйти на цель можно было только ночью, потому что противовоздушная оборона у противника была очень сильной. Поднялись сразу после захода солнца и сразу же попали в сплошную облачность. Южные ночи вообще непроглядные, а тут еще перед нами стеной встала грозовая туча. Самолет бросало, словно щепку в горной реке. Я напрягал все силы, чтобы удержать его на курсе. Веду машину в верхние слои облаков, чтобы вырваться из объятий грозы. С восьмисот метров поднялся до пяти тысяч, а толщина облаков не кончается. А мы по расчетам уже вблизи цели. Значит, надо снижаться и снова падать в грозу. И все же Токоленко так точно вывел на цель и так неожиданно для врага, что отбомбились, как на полигоне. Хотя темень была такая. Что даже прожекторы не могли ее пробить, а от их лучей уйти совсем не просто.

— Вас ни разу не сбивали?

— К счастью нет. Прилетал домой весь в дырках, приходилось садиться на вынужденную, часто на брюхо, но всегда дотягивал до своей территории.

— А какой полет все-таки запомнился, что называется, на всю жизнь?

— На Кавказе всего за один год я совершил 180 боевых вылетов. Наш экипаж наносил бомбовые удары по живой силе противника, бомбил мосты, переправы, аэродромы и порты, почти всегда прорываясь сквозь мощный заслон противовоздушной обороны. А это значит, что каждый полет может стать последним. И смерть ходила рядом постоянно. Помню, что как-то в нашем полку осталось всего три экипажа. Три! Конечно, приходило новое пополнение и я двадцатилетний, волей-неволей вынужден был учить летчиков даже старше себя по возрасту. На войне, как и в жизни, чаще всего решающую роль играет не возраст, а опыт и мастерство. Правда, надо признать, что порой спасает и его величество случай.

Как-то нашему экипажу приказали разведать два немецких аэродрома и военно-морскую базу. Летели мы без сопровождения, но на самой максимальной высоте. Погода была безоблачной, что содействовало съемке, но представляло дополнительную опасность при встрече с фашистскими истребителями. С высоты 8 тысяч метров точно вышли к первому аэродрому, затем разведали военно-морскую базу, засняли там скопление судов. Вскоре позади остался и второй аэродром. И вот тут-то нас атаковали “мессершмиты”. Один из них вскоре отвалил: видимо, получил повреждение от плотного огня, который вел штурман Токоленко, израсходовавший весь боезапас. А вот воздушный стрелок Дурнов почему-то молчит. Потом выяснилось, что у него в критический момент отказал пулемет: перекосило патрон. Но ведь немецкий ас этого не знал, он был уверен, что и штурман и стрелок погибли, если не ведут по нему огня. Спасение виделось мне в искусном маневре, что я и делал. Но не так-то просто уйти на тихоходной машине от стремительного истребителя. И фашист окончательно обнаглел: приблизился совсем близко и начал пальцами показывать мне, сколько, мол, дать очередей, чтобы отправить тебя на тот свет. Очередь за очередью впивались в наш СБ. Это была игра кошки с мышкой. Но под огнем Дурнов смог разобрать пулемет, выбросить заклинивший патрон и дать меткую очередь по “мессеру”, который тут же задымил и полетел к земле.

На аэродроме мы насчитали в своем самолете больше сотни пробоин. Но зато по данным нашей разведки, две бомбардировочные дивизии в тот же день нанесли мощнейшие удары по немецким аэродромам и морской базе.

— За этот бой вам и присвоили звание Героя?

— Нет, представили меня гораздо раньше, а узнал об Указе действительно в тот памятный день. В столовой подходит ко мне кто-то из техников и протягивает “Красную звезду”. До сих пор горжусь, что мне звание Героя присвоили одним Указом вместе с легендарным Александром Покрышкиным, который позднее получил еще две “Золотые звезды”.

— А где воевали после освобождения Кавказа?

— В Карелии, под Ленинградом. Свой двухсотпятидесятый боевой вылет совершил над Берлином. Потом наш полк своим “ходом” перелетел на Дальний Восток, где тоже хватало работы.

— А как сложилась послевоенная жизнь?

— Командовал полком, который одним из первых освоил реактивные бомбардировщики. Но вскоре врачи запретили мне летать. А служить и не летать я не мог. Поэтому в пятьдесят девятом ушел на гражданку и почти тридцать лет работал в профсоюзных организациях. Правда, связи со своим полком и дивизией никогда не терял.

— Федор Сергеевич, если вы постоянно встречаетесь со своими однополчанами, значит, вы в курсе дел современной армии. Что вы думаете о реформе в Вооруженных Силах?

— Реформы эти назрели давно. А любая реформа — это операция. Резать по живому нельзя. Нужна анестезия и серьезная подготовка хирургов. Надеюсь, так оно и будет. Российская армия всегда отличалась высоким духом и боеготовностью.

— Но, насколько я знаю, нынешняя молодежь всеми правдами и неправдами отказывается носить погоны.

— Действительно, в последние годы увеличилось количество “внутренних дезертиров” как я называю ребят, увиливающих от службы. Но все это связано, скорее всего, с общим положением в стране. Уверен, оно все-таки стабилизируется, а вместе с ним укрепится и порядок в армии. И это вполне естественно: общество и армия — переливающиеся сосуды. Значит, вырастет авторитет человека в погонах, и ребята сами будут рваться на службу. Хотя и сегодня, встречаясь в войсках с молодежью, нисколько не сомневаюсь, что ни в мастерстве, ни в патриотизме они не уступают своим сверстникам, спасшим страну в годы войны Отечественной.

Анатолий БАРАНОВ.

Куратор Любовь Степушова
Любовь Александровна Степушова — обозреватель Правды.Ру *