Игорь Мосин: Мы в очереди с Гоголем

В нынешнем году газета "Правда" отмечает столетие. Каким было это издание, какую роль играло в жизни страны и журналистов? Свою историю "Правды" в беседе с Вадимом Горшениным рассказывает Игорь Мосин, который прошел в главной газете СССР путь от редактора отдела науки до коммерческого директора, а сейчас выпускает журнал "Женское здоровье".

— Игорь Иванович, как вы попали в "Правду"?

— Я учился в Ленинградском университете и уже с третьего курса начал ездить на практику в Москву, в "Известия". А на четвертом-пятом курсах, когда стало поменьше учебы, я здесь в Москве и ночевал. И надеялся, что после факультета журналистики я сразу начну работать в большой газете, что меня возьмут в "Известия". Туда не взяли, но получилось в газете "Труд". Там я полгода работал совершенно бесплатно, жил на одни гонорары, что в то время было достаточно тяжело. Мне редактор отдела науки газеты "Известия" как-то сказал: "Больших журналистов делают большие газеты". Я запомнил эту фразу и старался сразу попасть в большие журналы, в большие газеты. В "Труде" я прошел очень хорошую школу. Потом меня пригласили в газету "Социалистическая индустрия", с экономическим уклоном. Мой бывший коллега по газете "Труд" Николай Васильевич Гоголь к тому времени уже начал работать в отделе науки "Правды". Там открылась вакансия, и он меня порекомендовал. Вот так я и попал в "Правду".

— Вас там хорошо приняли?

— Я имел дело с коллегами, которым тоже было интересно работать. Вот Владимир Степанович Губарев, выходец из "Комсомольской правды"… В нем этот творческий заряд и энергия — они как сидели, так и до сих пор сидят. Он вот уже десять лет, даже перестав работать в "Правде", выпускает по толстенной книге в год. И в отдел науки "Правды" подбирал себе таких же сотрудников. Поэтому атмосфера была такая, творческая, в которой мы постоянно что-то придумывали.

— А как же заказы КПСС? Многие сейчас говорят, что "Правда" была официозной газетой, застегнутой на все пуговицы, работала по указке партии…

— Нет. У нас все же был отдел науки, в отношении которой политика партии была направлена на решение проблем, их освещение, чтобы народ разобрался. А в "Правде" работало, по-моему, около пятисот человек, гигантская была контора. Возможно, в какие-то партийные отделы действительно звонили и говорили: "Слушайте, ребята, надо там о ком-то рассказать". Нашего отдела это касалось гораздо меньше, потому что мы писали о космосе, о большой науке. Если и звонили, то разговор был такой: "Есть большая государственная проблема, люди жалуются. Надо эту проблему поднять и пробить через какие-то структуры, чтобы обратили внимание".

— "Правда" сильно отличалась от других изданий, в которых вам довелось работать?

— Не умаляю ни в коем случае их достоинства, но скажу, что "Правда" давала совершенно другие возможности. Например, мы с Виталием Коноваловым, тогдашним министром среднего машиностроения, летали по нескольким республикам и смотрели, как проходит конверсия оружия. Или, скажем, в конце 80-х — после Чернобыля, когда тема ядерной энергетики стояла очень остро, — мы показывали иностранцам, как решаются наши проблемы в этой сфере. Потом они приглашали нас к себе, и в "Правде" вышел целый цикл статей, даже книга о том, как французы и японцы заботятся о безопасности своих атомных станций… А мы вызвали трех конструкторов ядерного оружия из разных секретных городов на встречу с японцами и французами, и те сказали: "Мы никогда ни в Японии, ни во Франции не смогли бы организовать встречу такого уровня".

— То есть правдистам даже иностранцы завидовали. А правдисты иностранцам?

— Помню, в Японию нас привезли — а у нас в стране тогда очень остро стояла проблема с "зелеными", которые требовали закрытия АЭС, — и мы все хотели посмотреть на японских "зеленых". Показывают нам двух пожилых людей, мы их спрашиваем, как они борются с атомными станциями. Мы-то привыкли, что у нас чуть ли не с вилами ходят в атаку… Японцы удивляются: а зачем с ними бороться, если все замечания можно высказать директорам станций, и они тут же примут меры. То есть этих "зеленых" воспринимают не как врагов, а как помощников, которые какие-то недостатки видят и помогают устранить. А французы нас поразили своей открытостью. У них ведется гигантская работа по пропаганде атомной энергетики, ее безопасности. И любой человек может прийти на атомную станцию, его сотрудник специальной службы возьмет за руку, проведет и покажет, что станция безопасная. Почему безопасная — объясняют, не гнушаются, создают общественное мнение.

— Но ведь "Правда" тоже создавала общественное мнение, влияла на него?

-Да, была обратная связь, на прессу реагировали. Мы в отделе науки старались поднимать темы, важные для всей страны (я, например, в том числе писал о проблемах ядерного вооружения) — и обязательно была какая-то реакция, министерства суетились. Посмотрите на нынешнюю прессу. На что там реагировать? Чернуха, порнуха, все эти бесконечные сливы и компроматы ведут к тому, что катастрофически теряется уровень доверия к печатному слову. Раньше, несмотря на всю идеологическую подоплеку, люди его уважали и худо-бедно верили. Но сейчас оно превратилось в инструмент конкурентной борьбы…

Читайте по теме: "Правда.Ру" — о главной газете и стране.

На одной из встреч с правдистами, лет через десять после перестройки, я у всех своих коллег спрашивал: "Чего вам не хватает от работы в "Правде"? Отвечали — какой-то масштабности и причастности к государевым делам. "Правда" помогала решать государственные задачи. У нас было ощущение, что мы нужны обществу и стране.

— Я сейчас нигде не вижу такой рубрики — "Газета выступила", и что по итогу этого выступления сделано.

— Да, а в "Правде" сидели полсотни человек, которые отвечали на письма трудящихся и отправляли их в разные инстанции. Наиболее актуальные публиковались на страницах газеты. И было постановление, по которому ответственный орган власти, куда пересылалось письмо, обязан был дать официальный ответ. Потом газета выступала вторично, третично — и додавливала проблему. Был такой механизм. А сейчас разве кто-то кому-то должен отвечать, тем более решать эти проблемы? Нет же такого закона. А тогда была хорошая связь.

— Про ваши статьи, которые помогли что-то сдвинуть с мертвой точки, расскажете?

— Я, помимо прочего, занимался изобретателями-рационализаторами. Придумали они, как изменить форму педали у трактора, чтобы эффективнее пахать и сеять, то есть экономить. Вот таких историй, связанных с локальными научно-техническими изобретениями, было достаточно много. Как правило, от одной статьи толку было мало. Готовили целый цикл материалов. Помню такой, например, о волоконной оптике, по итогам которого было принято постановление правительства о финансировании программы по разработке. Еще знаменитая история — с Байкальским целлюлозно-бумажным комбинатом, за закрытие которого боролась "Правда". И там удалось добиться определенных шагов. Была история и с Волгой, как ее загрязняли. Мы опубликовали цикл статей, который в итоге способствовал оздоровлению русла реки. Вот этим можно гордиться.

— Вы сказали, что писали о ядерных вооружениях. Разве не военный отдел этим занимался?

— Мы писали о вооружениях с научной точки зрения. Организовывали интереснейшие экспедиции, как это могла сделать только газета "Правда". Встречали японских, французских журналистов и везли их в уникальные места, в которые без нас они никогда в жизни не попали бы. Открыли для них Семипалатинский ядерный полигон. Вместе побывали в шахтах, где проводились подземные ядерные испытания. Гора такая здоровущая, в ней штольня, куда завозится ядерный заряд. Мы спустились, посмотрели, как все это делается, потом поднялись — и я спрашиваю сопровождающего офицера: "А что с горой происходит при взрыве?". На несколько метров подпрыгивает гора, говорит. Представляете? Вот какие силы могли пробудить наши ученые, чтобы защитить Отечество.

— А какие-нибудь курьезные, забавные случаи из жизни отдела науки помните?

— Могу один рассказать. Так по жизни получилось, что мы работали вместе с Николаем Васильевичем Гоголем — сначала сидели в одном кабинете в отделе науки газеты "Труд", потом точно так же в "Правде". Я занимался наукой, он — медициной. И где-то примерно в полдень к нему начинал тянуться народ, преимущественно женского пола, рассказывать о своих проблемах — где у кого что болит. Сначала я пытался просто говорить: "Коляш, ты мне мешаешь работать. И вообще, ты же не доктор!". А он терпеливый такой человек был, все выслушивал до конца, потом звонил куда-то, помогал людям. Н, я поражался. Меня почему-то эти рассказы как-то сначала смешили, потом повергали в уныние. Ну как можно журналисту рассказывать, где болит, какие симптомы, почему по ночам не спит, что там с женой, с мужем, все на свете?!

— У него было медицинское образование?

— Да нет. Он такой же журналист был, как и я. Но почему-то считалось, что раз он занимается медициной, то должен все знать, начиная от шпор на пятках и кончая варикозом вен. я ему предложил так работу организовать — ввести часы приема, как в каком-нибудь кабинете у врача, а я на это время буду уходить. Мы с ним долго так и работали.

— А в других газетах как отделы науки работали? Былиувасконкуренты?

— Отделы науки были во всех советских газетах, и мы, конечно, знали всех коллег пофамильно, потому что постоянно встречались — на пресс-конференциях, в поездках, во время коллегии… Ведь, например, космическими полетами занималась отдельная группа. Генератором научных журналистов, которым я по-хорошему завидовал и читал их материалы, была "Комсомолка". Голованов, Губарев — вот это был отдел науки, на который можно было равняться. Очень сильным был и отдел науки в "Труде", и в "Социалистической индустрии", уж не говорю про "Известия". Существовала конкуренция между журналистами: хотелось кому-то фитиль вставить, написать так, чтобы прочли и позавидовали, потому что ты знал каждого и соревновался с ним лично.

— А сейчас что произошло с научной журналистикой? Она вся ушла в специализированные издания?

— Во-первых, все старые издания ("Наука и жизнь", "Техника — молодежи", "Химия и жизнь", "Знания — сила"), по сути дела, погибли — живут на свои деньги, изо всех сил перебиваются с воды на квас, ведут полунищенское существование, государство их абсолютно не поддерживает. Если раньше перед нами стояли высокие цели, то сейчас вопрос в том, как выжить. Во-вторых, в России появилось много западных брендов.

Ясен Засурский: За ловлей блох не видно леса.

С моей точки зрения, большинство из них очень слабые, да и продвигают они, в общем-то, научно-технические достижения только стран Запада. И когда их читаешь, складывается впечатление, что весь прогресс происходит там. На 80 процентов эти издания убыточные, но издательские компании поддерживают их, потому что надеются на оживление рынка и его завоевание. В-третьих, многие отделы науки скатились к летающим тарелкам, желтым человечкам, привидениям, колдунам, шаманам. Заметьте, какое гигантское количество эзотерической литературы появилось. Вот у тех хорошие тиражи.

— Игорь Иванович, но ведь вы сами издавали когда-то газету, с которой практически и началась вся эта эзотерика…

— Нет-нет. Газета называлась "Не может быть", и ее идея была — рассказать о необычном в науке и технике. Кое-чем мы, конечно, грешили, но в основном опирались на фундаментальные вещи, стараясь при этом удивить читателя. А та эзотерическая журналистика, о которой я говорю, — "третий глаз", шаманы, ведьмы, колдуны и так далее — ничего общего не имеет с наукой. Но она заполняет пространство, и люди, к сожалению, дичают. Научная журналистика в достаточно печальном положении: какое у общества отношение к науке, таково и информационное обслуживание этих потребностей. Большая наука у нас в загоне. Бюджеты на Академию наук уменьшились в несколько раз. А если ученым не платить, они уезжают за границу, делают открытия там, и потом иностранные журналы пишут, как у них развивается наука. Это обидно, печально. Мы никак не можем найти своего места в мире.

— "Правда.Ру" лет восемь-девять назад рассказала, как один ученый в Уфе открыл карту, которой миллион лет. До этого про его открытие писали в других газетах, говорили на радио, по ТВ несколько сюжетов было, причем даже на Первом канале. Наш редактор англоязычной версии просто перевел. И на следующий день в Башкирии упал Интернет, потому что иностранцы поперли тысячами. Мы с этим ученым связались там через какое-то время, и он сказал: "Мне поступило несколько приглашений на работу в самые разные вузы Европы и США". Может быть, мы просто свои достижения на Западе не продвигаем, не сообщаем о них?

— Нет, мы не можем просто прийти туда, как к нам оттуда пришли все эти журналы. Нужны деньги. Мы прекрасно можем с ними конкурировать, но это все слова, а реальная жизнь — она несколько иная… Есть и другая проблема. Я с ней столкнулся, как раз когда выпускал "Не может быть". Принимаешь человека на работу, говоришь ему какие-то элементарные вещи, начинаешь его обучать, а он все равно ничего не понимает. Сейчас часто приходят люди с дипломами, и буквально через пять минут разговора становится ясно, что диплом липовый. Вузов на сегодняшний день в России в три раза больше, чем в советское время. Масса рогов и копыт расплодилось. Штампуют дипломы, не дают образования. А раньше была четкая строгая система.

— Но, тем не менее, после 1991 года, когда "Правда" осталась совсем без финансирования, коммерческим директором газеты назначили вас — из отдела науки. Опыт уникальный ведь был?

— Ну первый коммерческий опыт я получил еще раньше, когда началось кооперативное движение. Появились какие-то ребята и предложили, раз уж я пишу о науке, издавать газету. Придумали мы название — "Не может быть". Тиражи оказались колоссальные, потому что рынок пустовал.И когдав"Правде"были выборыглавного редактора(выбрали в итоге Селезнева, в пользу которого Губарев свою кандидатуру снял), я на том же собрании выступил и с позиции своего небольшого опыта говорил о том, что надо подумать, откуда брать деньги. Было понятно, что старые механизмы финансирования разваливаются. Потом Геннадий Николаевич меня пригласил и говорит: "Слушай, сейчас нам придется сами зарабатывать деньги на хлеб насущный. Ты в этом соображаешь, давай попробуем". Дали мне такой кабинет неподъемный, я сел в него и начал набирать команду людей, с которыми можно было делать бизнес. Народ пошел со всех сторон с какими-то проектами удивительными, предлагали продавать что угодно — от противогазов до крейсера "Аврора". Реклама в то время была еще нонсенсом, и мы создали отдел рекламы, который начал приносить газете реальные деньги. А потом начали пробовать всякие книжные проекты, пытались заработать деньги на чем угодно, лишь бы газета выжила. Но как-то достаточно быстро пришло понимание, что газета уровня "Правды" может зарабатывать только на своем продукте. Это печатное слово, тот бренд, который у тебя есть. У меня, может быть, тогда не хватало опыта и понимания… Прошло какое-то время, народ ждет, когда мешки с деньгами начнут появляться. И все почему-то думали, что коммерсанты темные дела всякие делают.

— Я думаю, оглядываясь назад, что поступали неправильно. Ведь Владимир Степанович Губарев еще тогда, на собраниях, предлагал выпускать "Правду" в формате А3, на него перешли многие газеты. Сейчас мы уже видим, что в нем печатаются "Комсомолка" и куча других газет. А мы ничего не делали с внешней стороной товара. Просто считали, что нас и так должны покупать…

— Мы не занимались журналистикой как бизнесом, а ведь это во всем мире был бизнес. Конечно, правильнее было взять специалиста из какой-то западной газеты, хорошего маркетолога, который бы сказал, как нашу газету, которая создавалась под совершенно другую экономику и идеологию, перевести на рыночные рельсы. И это произошло бы гораздо быстрее, чем нашим методом тыка. У нас просто не было знаний, мы не понимали, как делать на газете деньги, как ее продвигать, какой она должна быть внешне, как проводить исследования, что нравится читателю, что не нравится, какие там, что такое позиционирование, дифференцирование… Сейчас это понимаешь, но тогда была другая эпоха.

— Помню, я держал в руках выпуск "Правды" на английском языке, издававшийся уже после 1991 года. Это был прямой перевод, непонятный тому читателю. По большому счету, мы тогда не додумались, что нужен редактор, который будет адаптировать эти материалы для иностранного читателя.

— Вы совершенно правы. Там и аудитория другая, и ментальность, и восприятие наших событий. Конечно, целиком газету "Правда" переводить и давать на Германию, Италию или Америку тоже не имело смысла. Под каждую из этих стран надо было адаптироваться с пониманием их интереса к нашей стране. Ну, как говорил один наш классик, "хотели как лучше, а получилось как всегда".

— Игорь Иванович, а какой вклад, на ваш взгляд, "Правда" внесла в русскую журналистику?

— Давайте обратимся к Владимиру Ильичу Ленину: газета — это коллективный пропагандист и организатор. Семьдесят лет газета играла роль, которую ей отвела партия. Она, в общем-то, справлялась со своими задачами. Это был такой особый вид журналистики. Там же была и публицистика, там была экономика, там была и проблематика. Сейчас, по сути дела, абсолютно исчезли аналитические материалы…

Юрий Урсов: "Правда" перестала быть массовой.

Еще "Правда" помогала решать общественные проблемы. И с нравственностью было все в порядке, все же матом мы не ругались ни с экранов телевизоров, ни на страницах газет, ни на страницах журналов, соблюдали определенные рамки. А в плане идеологическом "Правда" задавала импульсы, цементировала элиту общества — эту партийную прослойку, 20 миллионов коммунистов. Являлась своеобразным камертоном, катализатором тех процессов, которые происходили, играла вторичную роль. Она не была самодостаточна, являлась приложением, грубо говоря, проводником. И как инструмент прекрасно справлялась со своими задачами.

— Другие были задачи у прессы тогда.

— Меньше было жареного, не было никакой порнухи, чернухи, обнаженные тела не изображали. Причем не было демографического спада, а наоборот, медленно шел прогресс. Я бы сказал так: газета была более конструктивной, более созидательной.

Читайте все самое интересное в рубрике "Общество".